Уроборос
Шрифт:
Парень пугал и притягивал ее. Они познакомились… Какая, в сущности, разница, где и как, но он подвернулся очень кстати. Нина даже удивилась. Стоило только захотеть — и вот он уже сидел напротив, чужой, смешной, безбашенный и бесшабашный. Чем больше он болтал, рассказывая обо всем сразу — об обратной стороне луны, о брате, о разводе, тем больше она понимала, что их ничего не связывает. Он был то ли спортсмен, то ли тренер, она не разобрала. Да ей и дела не было до его образования-происхождения. Ей вообще не было до него дела. Нина понимала, что сегодня ляжет с ним в постель, и все остальное было неважно.
Она хотела его так, что сладким спазмом сводило низ живота. Ее даже забавляло, как он старался. А он старался. Этот раздолбай понимал, что попалась редкая птица. Тонкая штучка, язвительная, умная, насмешливая. Его сбивало с толку, что она в грош его не ставит, насмехается над ним и, похоже, ничуть его не боится. Он бы рассмеялся ей в лицо, расскажи она о своей панике.
Нина мало пила, но вино пьянило ее. Конечно, она в любой момент могла встать из-за стола и уйти. И он ничего не смог бы сделать. Но она прекрасно знала, что никуда не уйдет, она пойдет с ним, и все будет так, как он захочет.
Плохие мальчики. Напасть и проклятье всех мамаш на свете. Как же они, эти мамаши, хотят пристроить своих дочерей в надежные руки приличных людей. Они мечтают, чтобы мужчина высокого полета взял их дурочку за поводок и отвел, отнес, доставил по воздуху в прекрасный мир, как скворечник, защищенный со всех сторон от суровых ветров безжалостной реальности. Они придирчивым взглядом всматриваются в очередного лопуха, которого их безмозглая дочь притащила к порогу, в надежде распознать черты того доброго волшебника, которого они прохлопали на кривых дорогах собственной жизни. Мечты правят миром. Оттого, что мечтают женщины, этот мир слегка безумен.
Кто мешал этой святоше самой искать принца с золотыми яйцами? Почему она сама спуталась с небритым раздолбаем, который двух слов не мог связать без спиртного, а после спиртного его самого надо было валить и вязать, чтобы он не разнес весь мир в щепки? Нет, ей все нравилось. Ей нравилась эта щетина, этот одновременно беспомощный и беспощадный взгляд, этот запах пота и табака, нравилось гибельное томление, сопровождавшее всю его никчемную жизнь, его тяга к скорости, к смерти, к крови. Та страсть, с которой он рвал кулаки в драках, и особенно та, с которой он швырял ее в постель или куда там он ее швырял, когда и постели не было. Да, она видела небо в алмазах совсем близко, и звезды царапали ей спину, когда она была сверху. И это стоило покоя, достатка, положения и прочих призов, хитростью и сноровкой вырванных у жестокой и жадной жизни. Но потом он засыпал, утомившись от секса и бухла, а она сворачивалась рядом клубком и… начинала мечтать. О костюме, бабочке, свадьбе, о платье, влюбленных глазах, малых детях, о клятвах, о счастливой вечности, на фоне которой даже гробовая доска не пугала, поскольку была одной на двоих. В мечтах и улыбках она засыпала, а проснувшись, находила вместо своей мечты грязный носок и пустую бутылку. И плакать было бессмысленно, потому что все равно надо было рожать. И мечтать, изо всех сил мечтать дальше…
Они переспали. Да так, что наутро горничная, убирая номер, не знала, что и подумать. Кровать была похожа на разделочный стол. В ту ночь почти не было прелюдий, но жарко было. С начала и до конца.
У него оказалось роскошное тело. Под одеждой было не видно хорошо развитой мускулатуры и брутальных татуировок. Она особенно не любила ни то ни другое, но этому парню шло и ей все нравилось. То, что видел он, когда срывал с нее одежду, ему тоже явно было по душе. У нее было сильное стройное тело, нежная кожа и жадный рот. Что еще нужно?
Есть блюда, которые следует смаковать десертной ложкой, а есть еда, которую нужно рвать голыми руками и пожирать, не заботясь о том, куда выстрелит жир и как ты будешь выглядеть со стороны. Она играла с ним, царапалась, сопротивлялась и тем самым только распаляла его и себя. Бороться с ним было бессмысленно, но она нападала. Сама не понимая, почему, она колотила, царапала, пинала ногами в сущности незнакомого человека, а он в ответ только беспомощно улыбался и терпел. Он мог убить ее одним ударом, но сдерживался, и выходило восхитительно.
Опьянение проникало в тело через поры, и кровь горела, как бензин в огне. Они то подгоняли друг друга в бешеной гонке, то успокаивали и баюкали, давая отдышаться и опомниться. На этих качелях можно было понестись сквозь всю ночь, не замечая ни усталости, ни рассвета за окном. Когда они, наконец, забылись сном, наступило утро, но город еще спал, не подавая признаков жизни. Без признаков жизни лежали и они на растерзанной кровати. Тела горели. Мыслей не было. Пустота, блаженство и усталость. Уже почти ничего не соображая, они подползли друг к другу, обнялись и провалились в сон, который после такой ночи, казалось, был одним на двоих.
Что она начала делать на следующий день? Мечтать? Нет. Она поумнела.
Она ушла, поцеловав его в затылок. Конечно, эта ночь не изменит его жизнь, но помнить ее он будет долго. А она… она села в такси с чувством облегчения. Нина была довольна. За одну ночь она отвоевала не клочок земли, а целое поле, а на дверях темной комнаты повисли многокилограммовые замки.
Нина с наслаждением закурила, выдыхая дым в окно. Город спал, она ехала домой. В новостях передали, что где-то за городом сгорела старая церковь. Она не расслышала подробностей, однако внезапно испытала чувство мстительного удовлетворения. Выходя из машины, Нина оставила такие щедрые чаевые, что таксист посмотрел на нее с испугом. Но она благодарила не его, а свое настоящее, на глазах безжалостно расправлявшееся с ее прошлым.
Утром, откапывая автомобиль из-под снега, Егор перекинулся парой слов со сторожем из соседнего двора. Оказалось, ночью сгорела старая церковь. Что-то где-то замкнуло, коротнуло и занялось. Храм вспыхнул, как картонный. Егор представил, как в полном безветрии стояло пламя. Как в огне гибли иконы и свечи. О судьбе священника ничего не было известно.
Он покачал головой, сторож перекрестился, и они распрощались. Егор запер ворота и тронулся в обратный путь. Церкви горели как мосты. В машине он включил новости. Ведущая взахлеб рассказывала обо всем на свете, о том, что не приходя в сознание, умер какой-то юноша без имени, избитый неизвестными, о скандале в городской управе, который разгорелся после того, как выяснили, что вместо соли улицы посыпали отравой, о том, что где-то в Швейцарии сошел с рельсов поезд и землетрясение в Новой Зеландии унесло десятки жизней, о том, что знаменитая Варвара Давыдова ушла в монастырь, а другая актриса, легенда театральной сцены Марианна Острякова, стала жертвой мошенников и скоропостижно скончалась в доме престарелых, что на Патриарших открылся новый ресторан, а у пары актеров родился долгожданный сын. У ведущей был отвратительный голос, и он только потянулся к приемнику, чтобы выключить звук, как вдруг неожиданно что-то метнулось под колеса. Егор резко вывернул руль и инстинктивно нажал на тормоза. Машину повело и, пытаясь вывести ее из заноса, он пересек встречную полосу и ткнулся бампером в сугроб. Мимо, истошно сигналя, пронеслась фура.
— А теперь послушаем музыку…
Он заглушил мотор и вышел. Вдохнул морозный сырой воздух. Раскурил сигарету. Один миг. Одно несущественное крошечное мгновение. Произойди все на секунду позже, и он врезался бы в эту фуру. И никаких шансов. Мгновенная смерть. Он всмотрелся в то, что осталось лежать на дороге.
Это была лиса. Жалкая бесформенная куча не пойми чего, раздавленная и размазанная по асфальту. Ветер шевельнул тем, что осталось от хвоста и донес к обочине острый запах крови. Впервые в жизни Егор с испугом перекрестился. Чувство, что мимо него, буквально, дохнув в затылок, пронеслась смерть, было таким же острым, как запах с дороги. Он выбросил сигарету, вернулся в машину, завел ее и вернулся на шоссе.