Урок мастера
Шрифт:
— Я так рада, что имею возможность поблагодарить вас.
— Поблагодарить меня?
— Мне так понравилась ваша книга. По-моему, она великолепна.
Она сидела и улыбалась ему, а он даже не задумался над тем, какую книгу она имеет в виду, написал-то он их ведь три или даже четыре. Это показалось ему не стоящей внимания мелочью, и он как будто даже и не особенно оживился, узнав о том удовольствии, которое ей доставил и о котором говорило ее сиявшее радостью и красотою лицо. Чувство, к которому она обращалась в нем или, во всяком случае, которое она в нем вызывала, было чем-то большим и едва ли имело отношение к пробудившемуся в нем тщеславию. Это было какое-то ответное восхищение — жизнью, которую она в себе воплощала; казалось, что девическая чистота ее и душевное богатство убеждают, что подлинный успех состоит в том,
— О, не упоминайте ничего здесь о том, что написал я: в этом доме есть другой человек, он-то и есть наше настоящее! — когда он изрек этот короткий искренний протест, он верил, что она не увидит в его словах ни насмешливого самоуничижения, ни неблагодарности преуспевающего писателя, который пресытился похвалами.
— Вы говорите о мистере Сент-Джордже? Не правда ли, он обаятелен?
Пол Оверт взглянул на нее в эту минуту: глаза ее загорелись каким-то лучезарным светом.
— Увы, я с ним не знаком, я могу восхищаться им только на расстоянии.
— Ну, так вам надо с ним познакомиться, ему так хочется побеседовать с вами, — продолжала мисс Фэнкорт, у которой, очевидно, была привычка говорить людям то, что, как она сама же стремительно решала, может доставить им удовольствие. Оверт догадался, что расчет этот основывался на том, что, в ее глазах, отношения между людьми складывались просто.
— Мне бы и в голову не пришло, что он что-нибудь обо мне знает.
— Знает, все знает. А если бы вдруг оказалось, что нет, то я бы ему о вас все рассказала.
— Рассказали обо мне все?
— Вы говорите совсем как герои вашей книги! — воскликнула девушка.
— Выходит, что они все говорят одинаково.
— Но ведь писать так трудно. Судя по рассказам мистера Сент-Джорджа, на это уходит столько сил. Я ведь и сама тоже пыталась и убеждена, что это действительно так. Я пыталась написать роман.
— Мистеру Сент-Джорджу не следовало бы вас так разочаровывать, — сказал Пол Оверт.
— Вы разочаровываете меня гораздо больше тем, что говорите это с таким лицом.
— Но, в конце-то концов, зачем это нужно, непременно становиться писателем? — продолжал молодой человек. — Это такая жалкая, такая жалкая доля!
— Я вас совсем не понимаю, — сказала Мэриан Фэнкорт, и лицо ее сделалось серьезным.
— Ну если, скажем, сравнить его с человеком дела, с тем, который испытал на себе все то, о чем мы только пишем.
— Но что же такое искусство, если не жизнь — вы сами понимаете, что я говорю о настоящем искусстве? — спросила девушка. — Мне думается, что это-то и есть настоящая жизнь: все остальное так нелепо!
Пол Оверт рассмеялся.
— Это ведь так интересно встречать столько знаменитых людей, — продолжала она.
— Думается, что да; но ведь для вас же это не ново.
— Как не ново, я никогда никого не видела, я ведь всю жизнь прожила в Азии.
— Что же, мало разве в Азии примечательных людей? Разве вы не управляли в Индии провинциями, и не было у вас там разве пленных раджей и данников-принцев, прикованных к вашей колеснице?
— После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.
— Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?
Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.
— Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! — воскликнула она.
— Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.
— Она еще и до сих пор остается нетронутой, — сказала девушка.
— Это что, мнение Сент-Джорджа?
В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.
— Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, — ответила она совершенно серьезно. — Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.
— Мне бы, наверно, тоже захотелось, — сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.
— О, вам… можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, — воскликнула девушка.
— С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.
Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:
— Вы считаете, что он настолько совершенен?
— Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.
— Да, конечно… он это знает.
— Как — знает, что они мне кажутся ужасно плохими? — изумился Пол Оверт.
— Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал — он такой интересный.
Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым — он был в этом уверен — сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau [3] — и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.
3
здесь: поверхностного отношения к жизни (фр.)