Урок
Шрифт:
Не лучше выглядит теперь и она.
«…Являясь супругой солдата, находящегося в рядах Советской Армии, пренебрегла общепринятыми нормами морали и поведения, предав интересы защитника Родины…»
(Замечу, что муж Ольги отнесся к создавшейся ситуации человечно и благородно.)
Судья, подписавшая решение, строку из которого мы извлекли, на вопрос в частной беседе, при народных заседателях, какую оценку она дала бы поведению О. П. Лебедевой, если бы та разлюбила, например, не солдата, а человека, находящегося в длительной заграничной командировке, ответила: «Написали бы, что подрывает международный авторитет Советского Союза»,
Но мне хочется на минуту вернуться к коллективному письму, подписанному 72 педагогами, чтобы тоньше уяснить механизм данного дела. На судебных заседаниях несколько педагогов честно рассказали, что поставили подписи под воздействием администрации и М. С. Малова. Это новое в нашей истории лицо, и поэтому нужны объяснения. Памятное нам письмо П. Н. Лебедева было поручено расследовать именно ему. Общественную работу М. С. Малов сочетал в училище с педагогической — военное дело и эстетика (речь, разумеется, идет не об одной дисциплине, дело и том, что Малов М. С. в одном лице совмещает эти две — военное дело и эстетику).
С самого начала М. С. Малов оценил заявление П. Н. Лебедева как «образец борьбы за коммунистическую нравственность», и поколебать его в этом убеждении не удалось уже никому.
Откровенно говоря, никто особенно и не пытался поколебать. Ответ на вопрос: почему? — я нашел во втором томе судебного дела, на листе 125, где записаны показания М. С. Малова: «Семьдесят два человека подписали, что со Снеговым работать нельзя. Шестнадцать человек не подписали. И в основном это те, кто в чем-то был повинен. А именно — Ш. не посещала политзанятия, Д. сделал приписку часов. Чем остальные четырнадцать человек занимались, чем опорочены — не помню».
Человек, который не помнит, чем ты был опорочен, но помнит твердо, что опорочен был, не вызывал, по-видимому, у многих желания идти на обострение отношений с ним.
Как я уже писал, Снегов и Лебедева не добились в местных судах удовлетворяющего их решения, иск был отклонен. Дальше начался диалог с различными инстанциями, напоминающий надоедливую пластинку со стершейся резьбой: «Мы не вели себя аморально». — «Но вы дали основание полагать о существовании…» — «Мы дали основание полагать о существовании того, что действительно существует». — «Поэтому вас и уволили». — «Но мы не вели себя…» — «Но вы дали основание…»
Тогда-то они и обратились в Верховный суд РСФСР.
При объективном рассмотрении сооружение, состоящее из зыбких «фактов» и незыблемых формул, рассыпалось, Верховный суд опротестовал решение, узаконивающее обвинение молодых педагогов в аморальном поведении, как бездоказательное и дело направил для нового рассмотрения в Оренбургский областной суд по первой инстанции.
И вот тут-то, при вторичном разбирательстве по первой инстанции, когда суду — на этот раз областному — надлежало непосредственно, лицом к лицу с живыми людьми и живыми фактами, рассматривать и оценивать доказательства, с особенной яркостью выявилась одна замечательная особенность данного дела. Администрация музыкального училища, если верить ее искренности, уволила А. В. Снегова и О. П. Лебедеву исключительно в интересах нравственного воспитания молодежи, дабы уберечь ее от этически нежелательных воздействий (именно это и подразумевает по самой логике вещей соответствующая статья законов о труде). А что вышло в действительности? Беру на себя смелость утверждать, что даже Казанова и Мессалина, окажись они фантастическим образом в Оренбургском музыкальном училище, нанесли бы моральным устоям меньший ущерб, чем вовлечение студентов в обстоятельное судебное разбирательство, посвященное, что ни говори, интимной жизни педагогов. Администрация, стремясь выиграть дело во что бы то ни стало, не только не подумала, не
(Отмечу, что речь идет не о студентах, которые учились у Снегова, — те не утратили к нему любви и уважения.)
Четыре дня суда — допрос тридцати лиц занял около двухсот пятидесяти листов, — четыре дня пересудов в училище. Можно догадываться, о чем говорилось, когда ежедневно на суд уходили педагоги и даже студенты, чтобы давать показания: целовались или чуть ли не целовались, поглаживал ли он ее по спине во время танца или лишь легко, естественно касался, что говорил он в буфете и что отвечала ему она в гардеробе…
Думал ли о возможности подобного развития дела М. С. Малов, когда начинал его? Возможно, уроки военного дела и уроки эстетики он ведет отлично, но урок этики ему не совсем удался.
(Разумеется, я весьма далек от намерения утверждать, что во избежание нежелательных последствий не надо освобождать от работы педагогов за аморальное поведение ни при каких обстоятельствах, — надо лишь руководствоваться при этом действительно интересами морального воспитания молодежи.)
Оренбургский областной суд, рассмотрев дело заново, Снегову в иске о восстановлении на работе опять отказал, а Лебедеву восстановил по чисто формальному основанию, поскольку она, молодой педагог, была уволена без согласования с управлением культуры, то есть и по отношению и к ней обвинение в аморальном поведении осталось и силе.
А. В. Снегов и О. П. Лебедева опять обратились в Верховный суд РСФСР.
«Наши отношения, — писала Ольга, — были и остаются чистыми и искренними…»
«К сожалению, — писал Андрей Валентинович, — суд не смог и не пытался отличить настоящую любовь от нездоровых веяний, создаваемых вокруг нашего дела».
А тому, что любовь эта настоящая, теперь, пожалуй, поверил бы при добром отношении к людям и человек, не склонный к романтизму. Оставшись надолго без работы, когда вопрос: «Олечка, что мы будем сегодня кушать?» наполнился новым содержанием и рядом с ним возник вопрос: «Олечка, где мы будем сегодня ночевать?», в атмосфере пересудов, недоброжелательства, без любимого дела, лишенные доброго имени, они становились лишь роднее и нужнее друг другу.
Администрация Оренбургского музыкального училища направила в Верховный суд РСФСР «Возражения на кассационную жалобу Снегова Андрея Валентиновича».
«Коллектив училища, — написано в нем, — считает, что восстановление на работе Снегова и Лебедевой позволит утверждать в качестве нормы такую установку, что любовь оправдывает все…»
Ничего нового, что доказывало бы аморальное поведение А. В. Снегова и О. П. Лебедевой, документ этот не содержит, да и не может содержать, — ведь уже было четыре судебных разбирательства, где вся жизнь несчастливой этой пары выворачивалась наизнанку. Отличается он лишь еще большей «художественной силой», которая в обвинительных документах по данному делу возрастает по мере убывания силы доказательств: например, рассказано о том, как Ольга жестокосердно перешагнула через коленопреклоненную мать…
Но увы, суду нужны не острые формулы и не художественные образы, а доказательства.
А. В. Снегов и О. П. Лебедева ходатайствовали перед Верховным судом республики о том, чтобы решение областного суда было отменено и дело направили на новое рассмотрение. Верховный суд (истцы были вызваны в Москву и участвовали в судебном заседании) решил вопрос более радикально. Он решил его по существу. Он сам восстановил на работе и А. В. Снегова и О. П. Лебедеву ввиду отсутствия фактов, доказывающих их аморальное поведение. Судебная тяжба завершилась; как говорят в подобных случаях, истина восторжествовала…