Уроки агенту розыска
Шрифт:
Тимоха глухо, по-кошачьи урча, попытался все же было подняться, но рука Семена Карповича опять властно усадила его за верстак на чурбан.
— За укрывательство я тебя могу упечь тоже, Тимоха. Так что тут благодари жену. Она правильно рассудила, раз попался, так что уж скрывать…
Тимоха проговорил злорадно:
— Вам, товарищ Шаманов, тоже надо рассудить. Про кисет с кольцами золотыми напомним.
Семен Карпович дернулся болезненно, вдруг сдернул с верстака широкий кожаный ремень и хлобыстнул по спине Тимоху, заоравшего истошно, повалившегося на пол. Он снова взмахнул ремнем. Пронзительно взвизгнула жена Тимохи и тут, не помня себя, Костя кинулся к Семену Карповичу. Успел поймать конец ремня.
— Не надо, Семен Карпович.
Ни разу не видел такого яростного взгляда Шаманова:
— Ты что, Пахомов, — закричал он, — ты что нос свой суешь…
— Не надо, — снова тихо и упрямо повторил Костя. И почувствовал, как обмякла рука Семена Карповича. Ремень глухо катнулся по полу.
— Не надо, так не надо.
Семен Карпович повернул голову к окну и в этот момент с какой-то радостью воскликнула жена Тимохи:
— Да вот он и сам, ваш Мама…
По тропе, пригибаясь под потоками воды, бежал торопливо, оглядываясь по сторонам, Мама-Волки. Был одет он в черное полупальто, хромовые сапоги, на голове нахлобученный на самый нос картуз. В руке что-то завернутое в тряпье.
— Ты, Костя, к окну, а я за дверь, — быстро скомандовал Семен Карпович. Он затолкнул женщину с ребятами в кухню, закрыл дверь, а Тимохе, все еще сидящему на полу, потирающему плечи, пригрозил наганом:
— Пикнешь — сразу пулю получишь. А ну садись за верстак.
Тимоха проворно уселся, но еще не знал, что ему делать — то ли так сидеть, то ли за молоток браться. Решил подколачивать сапоги и набрал в ладонь гвозди. Успел раза два тюкнуть молотком по подошве до того, как замерли тяжелые шаги на крыльце. Наверное, чутьем уловил Мама-Волки опасность за дверями и повернул обратно. Понял это и Семен Карпович. Он крикнул Косте:
— Беги, через огороды подул, видно. Догадлив оказался…
— Ну, — заорал он и выругался скверно.
И тогда Костя бросился к двери. Он пронесся за сарай, прыгнул через заборчик и сразу же в другом конце длинной гряды увидел бегущего Маму-Волки, без картуза, в распахнутом полупальто, с растопыренными руками, как будто он ловил куриц на этой гряде с помятой дождем картофельной ботвой.
— Стой, — закричал Костя, подняв наган. Мама-Волки рывком вскинулся на высокий каменный забор, перебросил свое крупное тело на другую сторону и на мгновение задержался, чтобы взглянуть на своего преследователя. Одновременно с выстрелом разжались руки, сжимавшие камни забора, и он бессильно скользнул вниз.
Перепрыгнув забор, Костя увидел его лежавшим на боку. Пуля попала под левый глаз и как гранатой разорвала затылок. Ни страха, ни жалости не испытывал он в этот момент. А было лишь какое-то деловитое любопытство.
Подбежал постовой — знакомый парень с винтовкой в руке, в темной от воды шинели, в кепке и солдатских обмотках на ногах. Спросил, кивнув на труп:
— Ты это его, Пахомов? А я слышу, выстрел — бегу и думаю: «Кто это средь дня лупит». Налетчик, что ли, или так просто?
Он тронул худым ботинком плечо Мамы-Волки. Тот перевернулся на спину и рука глухо хлестнула по тротуару, заставив шарахнуться в сторону сбившихся уже зевак-прохожих. Голубой остекленевший глаз уставился в небо, серое все еще от дождя и туч.
— Конченый, — спокойно сказал милиционер, — надо на телегу да в морг. Подошел Семен Карпович, проговорил как-то даже сочувственно:
— Ну вот, а Яров хотел его в оперу, в певцы… Замес-то Шаляпина.
И еще, задумчиво уже:
— Может, и рассчитался ты, Константин, за Настьку. Очень может быть…
35
В розыск Костя возвратился уже в полдень. Прошел в свою комнату. Там было пусто. Стукали от ветра рамы распахнутых окон. Рассеянно закрыл их, сел за стол.
Вот теперь вновь, как ожил Мама-Волки. Бежал огородом, растопырив руки, валился с забора на тротуар… Узнает когда-то Нинка-Зазноба. Обрадуется или заплачет? Все же первая любовь. И почему Семен Карпович сказал, что он, Костя, расплатился с Мамой-Волки за Настю. Значит, что-то знает…
По коридору застукали каблуки. Дверь распахнулась и в комнату заглянул Карасев. Вспыхнули блики на стеклах пенсне.
— Пахомов, там внизу Шаманова милиционер повел. Вроде бы арестован он.
Костя бросился к окну. И правда — по двору, под конвоем милиционера шел Семен Карпович. С опущенными плечами, заложив за спину руки, как рецидивист. Вот он поднял голову, увидел их лица в окне и слабо попытался улыбнуться. Тут же опустил голову, что-то сказал. Милиционер не ответил, а лишь перекинул винтовку с одного плеча на другое.
— Может, ошибка какая, — забормотал за спиной Карасев. — Или по анонимному письму.
Костя ворвался в кабинет Ярова. Тот стоял возле телефона и накручивал ручку. Увидев Костю, нахмурился, упрекнул строгим голосом:
— А стучать кто за тебя будет, Пахомов?
— Я насчет Семена Карповича…
— Насчет Семена Карповича…
Яров едва не бегом пересек кабинет, остановился подле него, глянул снизу вверх и вспыхнул яркий румянец на щеках.
— А ты молодец, Пахомов, молодец, что не дал Шаманову избивать ремнем человека.
— Обидели его, — сказал Костя, — дескать, взял он кольца у Артемьева.
— Слышал я эту историю с кольцами, — ответил Яров. — Тут можно верить, можно и не верить. Но что кулаки в ход он пускал уже и после революции, я это знаю точно. До сих пор не произошла революция в голове Шаманова. А было бы известно и ему и всем нам, что удары ремнем или пощечины, а то еще, говорят, любил он пуговицы обдирать с арестованных — это приемы полицейских чинов старого режима. Со стороны членов советской рабоче-крестьянской милиции никакие истязания и надругательства по отношению к преступному элементу недопустимы. Пусть трибунал решает с ним. Ну да ты что? — вдруг спросил отрывисто и сердито. — Опять жалость заела. Ох, и жалостливый же ты, смотрю я, Пахомов. Иногда эту жалость надо под сапог. Потому как нас враг не очень-то пожалеет при случае. Сеземов тебя пожалел, а как выясняется сейчас, новую резню готовил в городе. И уголовников даже собирали. Выяснилось в Чека, что Казюнин это помог бежать Артемьеву из тюрьмы. Бывший царский следователь… Неспроста помогали, готовили банду на «мокрое» дело… И Шаманов — с темным нутром человек…
— Он добрый был, — сказал тихо Костя, потупив глаза, — учил меня, воспитывал. Как уж он будет без своего дела? Всю жизнь ведь здесь.
Как лопнула невидимая пружина, сжимавшая губы, глаза Ярова.
— Это верно — всю жизнь здесь. Опытный агент, не скоро вас такими сделаешь. И вроде как честный все же. Сам рассказал, как порол этого Тимоху. Хотя и знал, чем ему это грозит. Но не мог я оставить его на работе. Как старый строй уходит в муках навсегда, так и шамановская порода сыщиков уходит, чтобы больше не вернуться.