Уроки Германии
Шрифт:
– Для начала я намерен узнать, как по-немецки горчичник.
Рипсик вздохнула еще трагичнее, но спорить не стала.
– Тебе везет, – сообщил я, закончив разговор с Ульрикой. – Немцы о горчичниках даже не слышали. Темный народ.
Рипсик заметно обрадовалась, больше горчичников она ненавидит только лук. Я достал из кармана куртки карту Берлина.
– Конечно, здесь нет именно того района, куда мне надо ехать. Ладно, найду.
Я встал и начал одеваться.
– Не беспокойся, если я немного задержусь, это довольно далеко.
На улице было тепло, светило солнце, такой погоды мы в Германии еще не видели. Я не осмелился сесть на автобус, поскольку точно не знал, где надо сойти, проехал на S-бане четыре или пять остановок и дальше прошел пешком километра три, не меньше. А может, и все четыре. На полпути я
– Это должно быть именно то лекарство, которое ты хотела, – сказал я.
– Спасибо. Ничего, если я сегодня не буду готовить обед? У меня просто нет сил. И еще эта лестница… Выйди, поешь в ресторане.
Это был один из немногих дней за годы нашего брака, когда Рипсик оставила меня без обеда из трех блюд. Впрочем, я не разрешил бы ей готовить, даже если б она сделала такую попытку. Я снова вышел. По случаю хорошей погоды столики из привокзального ресторана вынесли на улицу, я сел и заказал клопсы по-кенигсбергски, потому что название этого блюда возбудило во мне приятные воспоминания об эстонских отбивных. Когда мне вместо куска жареного мяса принесли две большие вареные пресные фрикадельки в каком-то приторном соусе, я был шокирован, однако хоть и с трудом, но все-таки проглотил еду, движимый не столько чувством голода, сколько сознанием того, что платить все равно придется. Согрелся на солнышке, позавидовал берлинцам, которые, пока мы боролись с болезнью, весело, семьями проводили время в своем «излюбленном месте отдыха», потом вернулся в «Томас Манн Хаус», поднялся на третий этаж и тоже лег. Я взял в дорогу «Черный обелиск», естественно, я читал его и раньше, но Ремарк тот автор, которого можно перечитывать неоднократно. Открыл книгу и, пробежав пару страниц, тихо засмеялся.
– Что случилось? – спросила Рипсик, которая успела задремать.
– Ничего особенного. Просто Ремарк тут ругает клопсы по-кенигсбергски в безвкусном немецком соусе. Жаль, что вчера я до этого места не дошел.
Я объяснил Рипсик, какая незадача приключилась со мной в ресторане.
– Вот как важно хорошо знать литературу, – заключил я, отложил книгу и закрыл уставшие глаза.
Ночью я проснулся на кашель Рипсик. Это был жуткий кашель, еще хуже, чем днем, он не прерывался ни на секунду.
Я включил свет.
– Ну что такое? Я же принес тебе средство от кашля.
Она не ответила, потому что была не в состоянии говорить. Наконец между двумя приступами случилась крошечная пауза, и она сказала:
– У меня такое чувство, что это лекарство не подавляет кашель, а, наоборот, провоцирует.
Я потрогал ее лоб, он был горячий, дал ей термометр, встал и еще раз просмотрел приложенную к лекарству инструкцию, ничего в ней, конечно, не поняв.
– Я попросил Ульрику перевести на немецкий все, что я должен был сказать в аптеке, потом прочел ей фразу за фразой по телефону. Ульрика сказала, что все правильно, а мое немецкое произношение превосходно. Аптекарша тоже сделала вид, что вполне меня поняла. Если это, конечно, была в самом деле аптекарша. Аптека оказалась у черта на куличках, и тетушка, которая продала мне лекарство, вполне могла быть соседкой или родственницей, заменившей по случаю праздников настоящего аптекаря. Я попросил чек, и она выписала его от руки. Но вообще-то она вела себя вполне уверенно.
Рипсик кашляла и кашляла. Я дождался момента, когда термометр запищит, и сразу взял его.
– Тридцать девять и два. Может, все-таки попытаться вызвать «Скорую»? Сделают укол, хотя бы уснешь.
– Может, – сказала Рипсик.
Только теперь я понял, насколько ей плохо. Дело в том, что она сама врач и старается держаться от коллег как можно дальше.
Я взял страховой полис и сел к телефону.
– Занято, – сказал я немного погодя. – Попробую другой номер.
Некоторое время Рипсик лежала тихо, но теперь у нее начался новый приступ. Через несколько минуту я положил трубку.
– Проклятье! Никто нигде не знает английского. Могу позвонить Ульрике и попросить, чтобы «Скорую» вызвала она.
– Не стоит, – сказала Рипсик. – Ульрика ведь говорила, что они все равно не
Я сел на край кровати.
– Дай я попробую тебя полечить.
Рипсик перевернулась на спину, и я какое-то время держал руку над ее горлом, делая кругообразные движения. Головную боль я рукой снимаю неплохо, но к горлу подступиться трудно. Я помассировал еще ей руки и ноги, и через некоторое время кашель стих.
– А теперь постарайся уснуть. Растворить тебе еще один аспирин?
– Я не могу пить этот немецкий аспирин, у него отвратительный горький вкус.
Рипсик снова принялась кашлять, я слушал, как она надрывается, и думал, что заболеть за рубежом это наихудшее из наказаний, врагу не пожелаешь. Мы были совершенно одни в большом трехэтажном доме, ближайшая больница находилась на расстоянии в несколько километров. Мы могли здесь сдохнуть, и никому от этого не было бы ни жарко, ни холодно. В конце концов, приступ прекратился, и я уснул.
Германию можно дефинировать как страну лифтов. Это удобное и, как утверждает статистика, самое безопасное средство передвижения встречается там везде, в том числе и в совершенно неожиданных местах, например, на вокзале. После выздоровления нас еще некоторое время донимала слабость, и мы пользовались предназначенным для инвалидов лифтом, который соединял подземный переход на вокзал В. с местной главной улицей. «Двери закрываются, следующая остановка – аллея Кайзера Вильгельма Второго», – провозглашал лифт замогильным голосом перед тем, как двинуться в путь; правда, время от времени его заполнял специфический запах, выдающий невоспитанность домашних животных, но мы все равно были счастливы, что не надо взбираться вверх по лестнице. На еще более интересном лифте мы катались немного позднее в Мюнхене, в отеле, где когда-то останавливались Мария Каллас, Михаил Барышников и Пласидо Доминго. Понятно, что гостиница, которую выбирают в качестве временного места обитания великие художники, не может быть чересчур комфортабельной. Не бизнесмены же! Заведение полностью соответствовало тем материальным возможностям, которыми в капиталистическом мире обладают певцы, танцовщики и писатели: номер был величиной с чулан, а душевая – со стенной шкаф. Но даже в это напоминавшее больше приют для бедных, чем гостиницу, здание, которое в средние века служило, наверно, ночлежкой для бродячих монахов, и где, будь дело в Советском Союзе, скорее всего учредили бы Дом колхозника (тем более, что отель находился рядом с рыночной площадью), недавно, учитывая требования третьего тысячелетия, встроили лифт. Это был небольшой ящик со стеклянными стенками, с трудом втиснутый в просвет внутри винтовой лестницы и способный принять максимум двух пассажиров (да и те должны были стоять всю дорогу по стойке смирно, ибо при малейшем движении стали бы опасными друг для друга), но, по крайней мере, он существовал, и им можно было пользоваться. Собственно, и в «Томас Манн Хаусе» вполне имелся модный электронный лифт, однако нам на нем покататься не удалось. Почему? Это длинная история, и мне придется рассказать ее с самого начала.
Когда в первый вечер мы добрались до «Томас Манн Хауса», нас там, как вы уже знаете, поджидал замдиректора Йенс Йоахим Шульц, щупленький, можно даже сказать, хрупкий, приближающийся к среднему возрасту типичный интеллигент в очках и с печальной улыбкой человека, утомленного жизнью. Он вежливо забрал у Рипсик чемодан (я, если вы помните, шатался под тяжестью большого сохранившегося с советских времен рюкзака, украшенного наклейкой «Азимут»), произнес с уважением (имея в виду, конечно, вес чемодана): «Ого», бросил неопределенный взгляд в сторону лифта, но все же потопал вверх по лестнице пешком. Мы с Рипсик подумали, что лифт сломан, но днем или двумя позже мы обнаружили, что он работает, как миленький, и какие-то люди на нем разъезжают. На этаже всегда стояла пара ящиков с минеральной водой, Шульц сказал, чтобы мы пили ее смело, она предназначена для гостей. Ящики эти по мере надобности менял работник «Томас Манн Хауса», некий, как я понял, универсальный деятель, который занимался абсолютно всем. И этот вот человек, в отличие от нас и Шульца, пешком не ходил! Он катался на лифте, как и уборщица, перевозившая пылесос с одного этажа на другой. Когда Рипсик это обнаружила, она возмутилась.