Уроки Германии

Когда последние дома исчезли из виду, и поезд понесся по унылой голой равнине, я отвернулся от окна и откинулся на спинку сидения.

– Интересно, как немцы ухитряются размножаться? При всех их высоких технологиях, я не верю, что они способны поддерживать необходимый уровень народонаселения только за счет искусственного осеменения, в какой-то степени они должны пользоваться и естественными методами. Но как? Мы прогуляли по Гамбургу полдня, однако я не встретил ни одной дамы, которой готов был бы пожертвовать пару сперматозоидов.

Рипсик

– По-моему, вопрос не столько в природе, сколько в менталитете. Гамбургские улицы, во всяком случае, показывают, что немки своей внешностью занимаются мало. Не пользуются кремами, не красят глаза. Словно они и не женщины вовсе, а существа среднего рода…

– Точно такое же впечатление у меня, – согласился я. – Кстати, я не видел ни одной юбки. Сплошные джинсы и прочие штаны.

– И плоская обувь. Ни одной пары высоких каблуков.

Несмотря на дюжину прожитых вместе лет, Рипсик до сих пор умудряется удивлять меня своими наблюдениями. Конечно, я, как всякий мужчина, разглядываю женщин, в том числе и их голени, но изучать обувь, которую они носят, мне до сих пор в голову не приходило.

– Этого я не заметил, – признался я честно. – На фасон обуви я обращаю внимание только тогда, когда женщина сидит напротив, демонстративно закинув ногу за ногу.

– Я рассматривала специально, я ведь говорила тебе, что собираюсь купить в Германии приличную обувь. В свое время я привезла из ГДР прекрасные туфли, носила их много лет. Но теперь я засомневалась, что мне это удастся, какое-нибудь плоское уродство мне ни к чему. Конечно, обувь на высоких каблуках не слишком комфортна, в юности мне понадобилось немало времени, чтобы к ней привыкнуть, но ничего не поделаешь, каблуки – залог женственности. Отказаться от них означает поставить на себе, как на женщине, крест.

Дверь открылась, и из тамбура в коридор вагона прошли еще двое или, скорее, трое пассажиров, супружеская пара с ребенком в коляске. Мужчина был высокий, стройный блондин, истый викинг, как выражается Рипсик, а женщина маленькая, с восточными чертами лица и темноволосая, вьетнамка или таиландка. Они осмотрелись, увидели пустое купе, вошли в него и стали устраиваться. Мужчина был одет достаточно обыденно, в свитер и куртку, на женщине же был черный плащ, скинув его, она осталась в темном джемпере, который очень ей шел. Волосы ее были недавно вымыты и уложены феном, лицо напудрено, глаза подкрашены. Они уселись, муж сразу развернул газету, а жена занялась ребенком: вынула его из коляски, посадила на колени, расстегнула комбинезон, стала что-то нашептывать, показывая на проносившийся за окном пейзаж. Она была красивая и счастливая.

Я тронул Рипсик за руку и заговорщически кивнул в сторону новых соседей. Рипсик усмехнулась, придвинулась поближе и прошептала:

– Вот и ответ на твой вопрос насчет способа, которым немцы размножаются. С помощью азиаток.

«Томас Манн Хаус» расположился, как принято говорить, в живописном месте, на берегу озера В. в получасе езды на S-бане от центра Берлина. Это было солидное трехэтажное каменное здание, почти замок, если брать в расчет его архитектурные украшения, башни, террасы и Амура с Психеей, слившихся в самозабвенном объятье над парадным входом. Виллу эту в конце девятнадцатого столетия выстроил некий негоциант, состояние которого улетучилось во время инфляции двадцатых годов прошлого века, а дом перешел к другому владельцу. Тот, будучи представителем древнего и уже к тем временам немало выстрадавшего еврейского народа, через пару десятилетий, как нетрудно догадаться, улетучился уже сам, в прямом смысле слова, вместе со всей своей семьей вознесшись сквозь трубу крематория в холодное равнодушное небо, спокойно взирающее на все творящиеся под ним свинства. Так что к концу Второй мировой войны вилла осталась без хозяина и даже без наследников – редкий случай в капиталистическом обществе, где всегда находится кто-то, претендующий даже на самую жалкую лачугу, если в той прошло детство его двоюродного дедушки. Но именно благодаря такой «исторической аномалии» дом оказался во владении Общества Томаса Манна. Объединение со столь звучным именем создали в последние месяцы войны в одном из бомбоубежищ Берлина то ли от скуки, то ли из экзистенциалистического желания в последние мгновения хоть как-то себя увековечить. Когда канонада стихла, члены Общества вылезли на свет божий, огляделись, узрели отечество в руинах и поняли, что лишь неустанная гуманитарная деятельность может спасти немецкую нацию от кажущейся неизбежной гибели. Время благоприятствовало исповеданию идеалов, и отцы города подарили дом Обществу; к счастью, он оказался в западной зоне. Во время «холодной войны» «Томас Манн Хаус» – не исключено, что при поддержке или, по крайней мере, с ведома ЦРУ – стал любимым местом встреч интеллигентов двух мировых систем, а после капитуляции одной, или вернее, другой стороны, вилле нашли новое применение: она превратилась в гостиницу для жертв тоталитаризма – писателей из бывшего Советского Союза и прочих социалистических стран. Так сюда попали и мы с Рипсик.

Было уже темно, когда мы вышли из туннеля вокзала В. на маленькую площадь, которую обрамляли одноэтажные павильоны: ресторан, пивная, кафе, буфет; все они были закрыты. Светофор горел, машин видно не было, мы перешли улицу на красный свет и свернули налево, следуя указаниям, полученным по электронной почте. Дорога вела через парк под гору. Вокруг не было ни одного дома, и Рипсик усомнилась, в правильном ли направлении мы идем. «Я сверился со своими записями в поезде», – запротестовал я. «Проверь еще раз», – попросила она. Я сердито вздохнул, скинул на мокрый асфальт тяжеленный рюкзак и поискал в карманах куртки блокнот. «Все верно», – отыскав нужную страницу, пожал я плечами, снова взвалил рюкзак на спину и зашагал дальше. Возобновился знакомый скрип: это Рипсик тянула за собой чемодан на колесиках. «Осторожно!» – вскрикнула она вдруг. Я остановился резко и как раз вовремя, еще немного, и я плюхнулся бы с причала в темную воду озера В. «Ты что, не видишь, куда идешь?» – сокрушалась Рипсик, пока я нервно озирался, все еще надеясь увидеть поблизости освещенные окна. «Может, ты оставишь меня с вещами здесь, вернешься к вокзалу и спросишь у кого-нибудь дорогу?» – продолжила Рипсик. Не найдя иного решения, я согласился с ее планом. «Если кто-то начнет к тебе приставать, кричи! – велел я и пошел вверх по склону самым своим быстрым шагом. На остановке автобуса стояло несколько человек, я попробовал заговорить с одним, другим, третий даже знал английский, но о месте нашего назначения он никогда не слышал. Я прошел еще немного вперед в противоположном направлении, свернул за угол и увидел прямо перед собой ворота и большую медную табличку рядом с ними: «Томас Манн Хаус».

– Удивительно, что немцы оказались такими путаниками, – сказала Рипсик, когда я вернулся к ней с известием, что указания, полученные нами, оказались неверными, – я всегда считала, что они народ чрезвычайно точный.

Перед «Томас Манн Хаусом» раскинулся широкий газон, который обвивала знакомая мне по балто-немецким мызам круговая дорожка. На первом, с высокими потолками, этаже виллы когда-то, очевидно, располагались жилые помещения – столовая и большой зал для танцев, библиотека, кабинет и зимний сад. Темный паркет, стены, обшитые резными панелями, картины – все свидетельствовало о богатстве и хорошем вкусе владельцев. В фойе стоял рояль – кто знает, может на нем играли этюды дети как негоцианта, так и еврея. Поднявшись по широкой, украшенной круглыми, напоминавшими фонари лампами лестнице, мы попали на второй этаж, тоже с высокими потолками, где раньше размещались, скорее всего, спальни и ванные комнаты и где теперь устроился многочисленный персонал «Томас Манн Хауса». Однако на этом роскошь и респектабельность заканчивались. На третий этаж, где находились комнаты для гостей, пришлось лезть по узкой, крутой лестнице.

– Это наш самый большой, двухкомнатный номер, – пояснил Йенс Йоахим Шульц, тощий, в очках замдиректора «Томас Манн Хауса», услужливо открывая дверь напротив лестницы – в ожидании нашего прибытия он задержался на работе допоздна.

Мы вступили в просторную комнату с низким потолком, стены которой, как тому и положено в мансарде, были не вертикальными, а наклонными – тогда я еще не знал, как часто буду стукаться о них головой. Посреди помещения маячило, как привидение, нечто, соединяющее пол с потолком, то ли квадратная колонна, то ли еще какая-то подпорка, а дверь в дальнем конце вела в малюсенький кабинет.

– Сейчас темно, но днем отсюда изумительный вид на озеро, – похвалился Шульц.

Он передал Рипсик ее грант, спросил меня, кто я, не художник ли, покивал понимающе головой, когда я сообщил, что тоже писатель, мы еще немножко поговорили, потом он пожелал доброй ночи и ушел. Рипсик принялась распаковывать чемоданы, я же внимательно осмотрел комнату, которой предстояло на месяц стать нашим домом. Под окном в углу красовалась библия нового времени – телевизор, на низкой книжной полке выстроилась пара десятков томов, самым интересным из которых была телефонная книга. Потом Рипсик пошла мыться, а я уселся на край постели и продолжил обследование. Меня не оставляло чувство, что в этой комнате что-то не так. «Зачем в таком красивом здании помещения столь сомнительного вида?» – спросил я себя, еще раз поглядев на низкий потолок, подпорку и выступы. Из ванной доносился плеск воды, и это был единственный звук в доме, было трудно поверить, что в двух десятках километров от центра миллионного города может быть так тихо. Наконец плеск прервался, а вскоре появилась и Рипсик.