Уроки итальянского

Бинчи Мейв

Из своего окна она видела, как в церковь носили крестить его детей. Это не причиняло ей боли. Синьора знала, что если бы Марио был в силах что-то изменить, то именно она навсегда стала бы его principessa irlandese. [7]

Многие мужчины Аннунциаты, как догадывалась Синьора, подозревали, что между нею и Марио что-то есть. Но это их не только не беспокоило, даже наоборот, заставляло относиться к Марио с еще большим уважением. А женщины — так считала Нора — ничего не знали об их любви. И ей даже не казалось странным, что они никогда не приглашают ее, когда все вместе собираются на рынок, или идут собирать виноград, или отправляются рвать полевые цветы для праздника. Зато они были искренне благодарны ей, потому что каждый год она шила красивые одежды для статуи Богородицы.

7

Ирландская принцесса (итал.).

Из года в год они терпеливо улыбались ей — и когда она, запинаясь, пыталась изъясняться на незнакомом еще языке, и потом, когда она уже сносно говорила по-итальянски. Со временем они перестали спрашивать ее, когда она собирается вернуться домой, в Ирландию, словно решили, что она успешно сдала некий экзамен. Синьора никому не доставляла хлопот, и поэтому ей было позволено остаться.

И вот двенадцать лет спустя Синьора получила весточки от своих сестер — бестолковые письма от Риты и Хелен. Ничто в них не указывало на то, что родные прочитали хотя бы одно из тех посланий, которые Нора отправляла им на протяжении всех этих лет: ни поздравлений к каждому Рождеству и дню рождения, ни писем родителям. Сестры писали о своих семьях и детях, о том, какие нелегкие настали времена, о том, насколько все подорожало, как катастрофически не хватает времени и как туго им приходится в нынешние дни.

Поначалу Синьора обрадовалась, получив весточку от родных. Она уже так давно ждала чего-то, что сблизило бы два ее мира — прошлый и нынешний. Конечно, письма Бренды протягивали какую-то ниточку, но они никак не были связаны с ее прежней жизнью, с ее жизнью в семье. Она откликнулась на письма сестер со всей пылкостью: расспрашивала о семье, о самочувствии и жизни родителей, о том, как все они справляются с наступившими нелегкими временами. На эти ее письма ответов не последовало, и Синьора стала писать снова, задавая на этот раз другие вопросы, осведомляясь, например, что думают сестры о голодовках активистов ИРА, [8] будет ли, по их мнению, избран Рональд Рейган президентом Соединенных Штатов Америки и каково их мнение о помолвке принца Чарльза с Леди Ди. Все эти вопросы остались без ответов. И сколько бы она ни описывала Аннунциату, родня никак на это не отзывалась.

8

Ирландская Республиканская Армия.

Синьора сообщила об этом Бренде и через некоторое время получила от нее письмо. Подругу нисколечко не удивил тот факт, что Рита и Хелен в кои-то веки соизволили написать Норе. «Вскоре ты получишь письма и от братцев, — писала она. — Горькая правда заключается в том, что твой отец очень плох. Ему, наверное, стоило бы лечь в больницу и оставаться там до конца жизни, но что тогда будет с твоей матерью? Нора, мне тяжело сообщать тебе эти печальные, скорбные известия, но… Ты знаешь, я считала величайшей глупостью твое решение поехать в эту Богом забытую дыру и, сидя на горе, наблюдать, как плодится и размножается мужчина, некогда клявшийся тебе в вечной любви. Однако я не советую тебе возвращаться домой и становиться сиделкой у матери, которая за все эти годы не нашла двух минут, чтобы написать тебе хотя бы записку».

Синьора прочла это письмо с грустью. Бренда наверняка ошибается. Она просто все не так поняла. Рита и Хелен написали ей потому, что соскучились. А потом пришло письмо, в котором родственники сообщали о том, что отца отправляют в больницу, и интересовались, когда Нора вернется домой и возьмет все в свои руки.

Это происходило весной, и никогда еще Аннунциата не была столь прекрасна. Однако Синьора была бледна и печальна. Даже люди, не испытывавшие к ней особых симпатий, обеспокоились. Проведать Синьору и узнать, как она себя чувствует, заглянула семья Леоне, продававшая открытки и картинки. Может, ей приготовить stracciatella — жидкий мясной бульон с вбитым в него яйцом и лимонным соком? Она поблагодарила их, но лицо у нее было все такое же бледное, а голос безжизненный. Леоне еще больше заволновались.

Слух о том, что с Синьорой что-то неладно, дошел и до гостиницы на противоположной стороне piazza. Посетители рассказали об этом смуглому красавцу Марио и его серьезной, трудолюбивой жене Габриэлле. Может быть, стоит послать кого-нибудь за dottore? [9]

Братья Габриэллы нахмурились. Когда в Аннунциате женщина испытывала недомогание, это чаще всего означало одно: она беременна. Та же мысль пришла в голову и Марио, однако он бесстрастно встретил взгляды родственников.

9

Врач (итал.).

— Этого не может быть, — сказал он. — Ведь ей уже почти сорок.

Но, тем не менее, все с нетерпением ждали доктора, надеясь, что после стаканчика-другого самбука, к которому эскулап питал неодолимую слабость, из него можно будет хоть что-нибудь выудить.

— Причина ее нездоровья заключается в ее голове, — доверительно сообщил доктор. — Странная женщина. Физически она совершенно здорова, но, похоже, ее снедает великая печаль.

— Почему же, в таком случае, она не вернется туда, откуда приехала? — спросил старший из братьев Габриэллы, ставший главой семьи после смерти их отца. До него доходили странные, тревожащие слухи о его шурине Марио и Синьоре, но он был уверен, что такого просто не может быть. Не столь же глуп этот мужчина, чтобы блудить буквально на пороге собственного дома!

Жители городка замечали, как поникли плечи Синьоры, и даже семейству Леоне ни разу не удалось вызвать на ее лице прежнюю светлую улыбку. Бедная Синьора! Она просто сидела у окна, устремив взгляд в никуда.

Однажды ночью, когда семья уснула, Марио прокрался в ее дом.

— Что с тобой случилось? Все говорят, что ты заболела и потихоньку сходишь с ума, — проговорил он, обняв лежавшую в постели Синьору и поправив на ней одеяло, которое она расшила названиями итальянских городов: Флоренция, Неаполь, Милан, Венеция, Генуя. Все названия были вышиты разным цветом и украшены орнаментом из маленьких цветочков. Она говорила, что занимается этой кропотливой работой «для души», и, делая стежок за стежком, думала о том, как ей повезло оказаться в этой стране и жить рядом с любимым человеком. Такое счастье выпадает не всякому.

Однако этой ночью Синьора отнюдь не была похожа на самую счастливую женщину на свете. Она только тяжело вздохнула, и вместо того чтобы повернуться и радостно поприветствовать Марио, продолжала лежать неподвижно. Его вопрос повис в воздухе.

— Синьора! — Он тоже называл ее так, подобно всем остальным жителям Аннунциаты, чтобы не навлечь на них обоих еще большие подозрения. — Дорогая, дорогая Синьора! Сколько раз я просил тебя уехать домой, сколько раз говорил, что не будет тебе жизни здесь, в Аннунциате! Но ты настаивала на том, чтобы остаться, говорила, что таково принятое тобой решение. Здешние люди начали привыкать к тебе, ты им стала нравиться. Мне сказали, что у тебя был врач. Я не хочу, чтобы ты грустила. Расскажи мне, что случилось?

— Ты знаешь, что случилось, — ответила она безжизненным голосом.

— Нет, не знаю. Так что же?

— Ты спрашивал об этом у доктора. Я видела в окно, как он вошел в гостиницу, выйдя от меня. Он сказал тебе, что причина моей болезни — в моей голове, вот и все.

— Но почему? Почему это произошло именно сейчас? Ведь ты живешь здесь так давно! Раньше ты никого здесь не знала, даже не могла говорить по-итальянски. Если бы ты заболела головой в то время, это еще можно было бы понять. Но теперь, когда ты вот уже десять лет как стала частью этого города…