Уроки переносятся на завтра

Боровский Сергей

* ТОЭ - теоретические основы электротехники

Председательствовал Пельменыч, что не предвещало ничего экстраординарного. С буквой «р» они были кровными врагами с самого детства, отчего и возникали на свет такие слова, как «пельменный ток» или «мудлость». Преподавателем он был относительно безобидным, но до того нудным, что на его лекции ходили только те, кто умел спать сидя, не закрывая глаз.

– Вступительных лечей я делать не буду, - начал он.
– Все плекласно знают, какой завтла плаздник,

и какие в связи с ним возникают у них обязанности. Но я считаю своим долгом напомнить плисутствующим, что единственной уважительной пличиной неявки на демонстлацию является тяжёлая болезнь или смелть, как бы ни печально это звучало.

Пельменыч сделал паузу — убедиться, что его слушают.

– А чтобы у некотолых студентов не возникло соблазна как-нибудь увильнуть, сталостам глупп получено составить списки плогульщиков. Пличём, плогулявшими считаются те, кто не дойдёт до тлибуны. Их имена будут пледаны огласке и немедленному пледставлению к отчислению. Воплосы есть?

– Где больным брать справки?
– раздалась реплика.
– Поликлиники не будут работать три дня.

– Я лично посещу тех, кто скажется больным, и поставлю диагноз.

Это заявление Пельменыча развеселило народ.

– А лекарства выписывать будете?

– Неплеменно.

– А горчичники ставить?

– На язык. Ну, и хватит на этом.
– Пельменыч повернулся к комсомольскому вожаку.
– Товалищ Болискин! Вам слово.

Тот медленно и тяжело поднялся со стула, словно оказывая тем самым необходимые почести своему весу, как в прямом, так и в переносном смысле.

– Товарищи комсомольцы!
– протрубил он.
– Осознавая всю важность предстоящего события, комитет комсомола провёл вчера внеочередное заседание и пришёл к целому ряду выводов организационного плана, с которыми я и собираюсь вас сейчас ознакомить.

Кто-то кашлянул, и секретарь строго посмотрел на него, пресекая эпидемию кашля в самом зародыше.

– Во-первых, я попрошу всех взять по одному праздничному бантику. Света!
– скомандовал он, и девушка, его заместитель, демократично вживлённая в среду студентов, пустила по рядам разнос с красными бабочками.
– Ношение бантиков обязательно.

Студенты охотно примеривали на себя красные тряпочки и даже пытались приклеивать их вместо усов.

– По окончании праздника бантики вернуть Светлане лично в руки!

По данному пункту возражений не возникло, и Борискин тронулся дальше.

– Теперь о транспарантах. В этом году на наш факультет выдали двадцать четыре штуки.

Гул разочарования пронёсся над аудиторией.

– Мы внимательно рассмотрели этот вопрос, - продолжил, не смущаясь, секретарь.
– Мы исходили из нескольких критериев: учёба, поведение, общественно-полезная деятельность. И вот что у нас получилось.

В руках секретаря появился листок бумаги.

– В первую очередь, нарушители. 418-ая здесь?

– Здесь.

– Все знают, что случилось две недели назад в 418-ой, но я повторюсь для протокола. Будучи в нетрезвом состоянии, жильцы комнаты, в полном составе, бегали по общежитию и рисовали на дверях комнат свастику. Так что первый, самый длинный транспарант несут они: «Слава строителям коммунизма и ударникам социалистического труда!» Есть возражения?

– Нет!!!
– послышались дружные голоса, радостные уже только оттого, что досталось не им.

– Не свастика это была!
– раздался одинокий протест. – Мы просто отмечали крестиками те двери, куда уже заходили в гости.

– В «Али-Бабу и сорок разбойников» играли?
– догадался начитанный Борискин.
– Ну, вот завтра — финальная часть забавы. 525-ая?

– Здесь.

– Невыход на генеральную уборку и отказ от дежурства на вахте.

– Не наша очередь была!

– Вы понесёте: «Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза!» 305-ая?

– Мы!

– В комнате обнаружен несанкционированный отопительный прибор, который мог послужить причиной пожара.

– Так ведь холодно же!

– С подобными вопросами нужно обращаться к коменданту, а не заниматься рукотворчеством.

– Мы обращались!

Но Борискин остался неумолим, прописав пациентам: «Претворим идеи Маркса, Энгельса и Ленина в жизнь!»

– С нарушителями закончено, - сказал он.
– Перейдём к успеваемости. Самая худшая комната за октябрь — 206-ая. Тридцать четыре пропуска занятий. По восемь целых три десятых на человека.

– Минуточку!
– раздался чей-то прокуренный голос из толпы, и все взоры упали на человека, явно не студенческого возраста, в расшитой косоворотке навыпуск.
– Я дико извиняюсь, но мне совершенно непонятна логика действий комитета комсомола.

– Что вам не понятно?
– удивился Борискин.

– Почему на праздничной демонстрации транспаранты понесут хулиганы, двоечники и просто проходимцы, большинству из которых, кстати, вообще не место в комсомольских рядах? Это что же получается, товарищи?!
– обратился Шнырь за поддержкой к залу.
– Наши деды с оружием в руках сражались за Советскую Власть. Проливали кровь. Они почитали за честь, чтобы выйти на улицы с каким-нибудь лозунгом. Они даже не боялись, что им достанется за это по лицу безжалостной жандармской дубинкой. А мы?

Студенты притихли. Обычная тактика поведения на комсомольских собраниях — отмолчаться, чтобы всё поскорей закончилось. Любые прения, будь они хоть трижды праведные, только удлиняли мероприятие. Но Шнырь упрямо гнул своё.

– Сегодня мы позволяем различного рода подонкам нести за нас наши святыни, а завтра? Направим их делегатами на съезд? Дадим путёвки в лучшие дома отдыха? Вручим ордена?

– Зачем же в крайности бросаться?
– забеспокоился Борискин.
– Ничего страшного, если они потрудятся на благо общества. Недаром классики…