Уроки переносятся на завтра
Шрифт:
– Не чокаясь!
– предупредил Дед Магдей и первым опорожнил свой сосуд.
Вслед за ним выпили и все остальные, и даже Лёха влил в себя грамм десять. А со стены на них смотрел обтрёпанный, в дырках от гвоздей, портрет Леонида Ильича, и навевал ностальгию.
Получив свою первую стипендию в размере сорока рублей, Серега с товарищами основательно задумался над тем, как её истратить. Нежный юношеский жирок, накопленный в родительском доме, ещё не растаял, и потому мысли о будущем не наполняли его «свинцовой заботой»*. Похоже, с теми же проблемами столкнулись и его тогдашние соседи по комнате — Лёха (тот самый), а так же Костя и Артур, впоследствии сошедшие
* Строки из Саши Черного.
Дождавшись окончания занятий, они вчетвером отправились в центральный универмаг, чтобы купить магнитофон. В сто шестьдесят рублей они легко уложились, и даже осталось ещё два целковых. Спрятать их в общую копилку на чёрный день почему-то никому не пришло в голову, и они битый час слонялись по городу с тяжёлой коробкой на плечах в поисках надёжной инвестиции этой баснословной суммы.
Задача перед ними стояла не из лёгких.
Канцелярские товары они сразу отмели — их и так хватало. Из одеколона продавался только «тройной», но зачем им двадцать бутылок? Разве что пару килограммов гвоздей. Или метр клеенки — застелить стол. А может, набор гранёных стаканов? Вещь в хозяйстве крайне нужная. Жаль, на тот момент они перешли в разряд дефицита. Фарфорового поросёнка?
Наконец, судьба привела их в книжный магазин. Наряду с гениальными произведениями Франческо Ибаррури и «Выращиванием картофеля в северных условиях», там продавались: полное собрание сочинений В.И. Ленина в пятидесяти томах, материалы съездов КПСС, начиная с двадцать второго, а также многочисленные попытки советских прозаиков правдиво описать окружающую действительность, не вступая в противоречия с логикой и совестью, и не скатываясь при этом в поэзию. Здесь же, за пуленепробиваемым стеклом лежали томики Гюго и Бальзака, реализуемые по талонам, которые, в свою очередь, давались в обмен на макулатуру.
Всё шло к тому, чтобы злополучные два рубля так и сгнили в кармане, но тут ребята увидели его.
Увешанный до самых бровей орденами и медалями, он взирал на них по-отечески тепло, а его мудрая, располагающая к себе улыбка проникала, казалось, в самые сокровенные уголки души, погребённые под толстым слоем патриотизма. Талантливый художник смог донести до зрителя и его неустанную заботу о советском народе, и интеллектуальную мощь, и неисчерпаемую харизму, и закалённую в боях с врагами волю. Джоконда с ним рядом не лежала.
За превосходную по качеству и бесценную по идейному смыслу репродукцию с них взяли всего шестьдесят восемь копеек. Получив сдачи причитающиеся рубль тридцать две, Серега тщательно пересчитал их и спросил товарищей, какие будут дальнейшие предложения. И тут неожиданно на помощь пришёл Костя, которому в этих цифрах почудилось что-то до боли знакомое. И точно: в ближайшем гастрономе они обнаружили на полке бутылку яблочного вина, которая стоила ровно рубль тридцать две и ни копейкой больше.
Удивившись такому совпадению, они приобрели товар, а несознательный Артур высказал предположение, что изначально, мол, планировалось продавать портрет вместе с яблочным вином за два рубля — в нагрузку. Объяснить, почему проект не состоялся, он не сумел. Болтуна одёрнули, и Костя открыл бутылку, которая выстрелила лучше всякого шампанского и забрызгала тротуар густой зелёной пеной в радиусе двух метров.
Другой бы на его месте растерялся, но Костя обладал невиданной стойкостью характера, несмотря на личный вес в сорок пять килограмм. После того, как он оставил все свои зубы на границе с Монголией, потому что не всегда получалось увернуться от увесистого дембельского кулака, застать его врасплох было совершенно невозможно. Он аккуратно протёр горлышко бутылки носовым платком и приложился к сосуду.
– Отличное вино!
– похвалил он, когда судороги на лице улеглись.
– Кислит немного, но это такой сорт яблок. Я знаю.
Бутылку пустили по кругу. Лёху стошнило, едва он понюхал содержимое. Сереге посчастливилось затолкать в себя целый глоток. Правда, с тем же печальным результатом. А Артур допил остатки, и по его лицу они ничего понять не смогли.
Леонид Ильич не осуждал их за содеянное.
Он вообще, надо сказать, оказался парнем хоть куда. Повешенный над тумбочкой с новым магнитофоном он терпеливо и одинаково сдержанно переносил и «Машину Времени», и «Карнавал», никогда не выдавал ребят блюстителям правопорядка, если случалась попойка, и за это они дорисовали ему от руки ещё одну звезду «Героя». К тому же они испытывали великое чувство благодарности к генсеку за бесплатное образование и дешёвую водку, за мир во всём мире и свежий анекдот на каждый день, за Байкало-Амурскую магистраль и песни Высоцкого. Народ, заходивший к ним в гости, смолкал в благоговейном ужасе, глядя на вождя, так запросто поселившегося среди обычных студентов.
Конечно, и у него имелись недостатки. Иногда он прерывал спортивные репортажи своими визитами на Кубу или в Индию, и тогда студенты в надежде показа матча хотя бы в записи, терпеливо ждали окончания церемонии, наблюдая, как он целуется с Фиделем Кастро или Индирой Ганди. Там тоже, кстати, было чему поучиться.
В последнее время он явно сдал, но ему кололи препараты, стимулирующие государственную деятельность, и жизнь продолжалась. И вот вдруг, в одночасье, его не стало.
Эх, Леонид Ильич!
Короткий выдох. Глоток. Краюха ржаного хлеба перед носом. Студенты приуныли. Скисли. Но долго это продолжаться не могло. Согласно древней традиции, все поминки на Руси рано или поздно заканчиваются танцами. Вот и здесь настал момент, когда потребовалось внести свежую, положительную струю. Шнырь, пошатываясь, поднялся со стула и произнес речь:
– Товарищи!
– сказал он.
– Мне тяжело. Мне, наверное, тяжелее всех. Вот эти самые глаза, - он ткнул себе пальцем в лицо.
– Помнят, как хоронили товарища Сталина, и товарищ Маленков потерял сознание у гроба. Но если мы сейчас не прекратим истерику и не соберёмся с мыслями, я лично вылью эту гадость в унитаз. Враг только и ждёт, чтобы мы, слабые и жалкие, сдались ему на милость. Не выйдет!
– Живыми не дадимся!
– поддержал его нестройный хор голосов.
– Мы не будем сидеть, сложа руки. Мы обязаны сделать упредительный ход, которого от нас никто не ожидает.
– Какой?! Какой ход?!
– Мы создадим отряд!
– Правильно! Бей фашистов!
– прокричал ББМ и без чувств завалился в промежуток между кроватями.
Ваня Жилкин, хоть и не принадлежал к общаговской братии, большую часть времени проводил именно там, в гостях у кого-нибудь из своих одногруппников. Он чувствовал в том насущную необходимость, потому что общага давала ему возможность всегда болтаться на виду у огромного количества людей.