Уроки священного писания. Теория абстрагирования
Шрифт:
В древнейшей человеческой стае заметили, что пока зверь сыт, опасности нет. Если зверь настиг свою жертву, то на некоторый период он прекращает охоту. Но неопределенность, кто именно будет следующей жертвой, держит всех в постоянном страхе. И вот в некоторых племенах догадались каждый раз, когда нападал зверь, оставлять ему жертву. Чаще всего это был один из сородичей, которого выбрали заранее. Определенность в том, кто именно есть следующая жертва, давала возможность психологически выстоять всему племени.
В известной «Панчатантре» есть история о том, как звери в лесу решили договориться со львом. Ведь постоянный страх оказаться в любую минуту жертвой парализует, не дает
Впоследствии, с развитием и усилением человеческих племен, приобретением большей безопасности в связи с появлением более совершенных орудий и защитных сооружений, страх перед конкретным зверем стал ослабевать. Конкретный зверь был заменен на абстрактный образ зверя вообще. Представители племени причисляли себя к потомкам этого сильнейшего зверя, и жертвы приносились уже ему. Чем значительнее были жертвы, тем увереннее чувствовали себя представители племени; человеческие жертвоприношения были нормой.
Первые древнейшие божества имели образ зверя, которому поклонялось племя. Сотни тысяч лет длилось царство зверя.
Постепенно новое качество (умение абстрагировать), развиваемое людьми, стало давать ощутимые результаты. Совершенствование организации племени, совершенствование орудий охоты стало происходить неизмеримо быстрее, чем при обычной биологической эволюции. Умение абстрагировать дало качество более совершенное и динамичное, чем инстинкт или рефлекс. Процесс накопления знаний (библиотеки абстракций) стал нарастать лавинообразно.
Постепенно могущество зверя стало меркнуть. Начался процесс смены божеств. На смену чистому зверю пришло божество уже только наполовину в виде зверя: голова зверя, а тело человека. Большинство древнеегипетских божеств имело именно такой вид. Соответственно и жертвы стали приносить новым божествам.
Тот же процесс постепенно приводит к появлению новых божеств в виде тела зверя, но с головой человека. В конце концов, божества эллинов полностью лишились звериных черт. Боги Олимпа уже во всем походили на человека. Человек окончательно победил Зверя.
К началу новой эры произошел переход на следующий уровень абстрагирования. Внутреннее я человека развилось и поднялось до осознания его как души, чего не было у более древних цивилизаций. Но с обретением нового понимания внутреннего я возникает новая проблема: смертна ли душа?
То, что все люди смертны, было известно, и подготовка к смерти решалась ритуалами старых религий. Но если к физической смерти тела люди были готовы, то вопрос о том, смертна ли только что обретенная душа, оставался без ответа. А вопрос очень важный: если душа тоже смертна, то за пределами жизни только чернота. Но если это так, то и сама жизнь теряет смысл. Для чего продолжать бороться, добывать еду, строить жилища, растить детей, если за всем этим одна черная пустота.
Теперь на первом плане – спасение души. А для спасения нематериальной души власти прежних богов недостаточно. Вопросы сохранения жизни и продолжения рода отходят на второй план. Прежние божества, управлявшие силами природы, временем, судьбой и потусторонним миром теней, теряют силу. Появляется новый единый Бог, владеющий душами людскими… И он появился с Востока.
Сегодня мы свидетели и участники перехода на следующий уровень абстрагирования. Какое божество он принесет? И каков будет человек нового времени? И кто научит его быть новым человеком?
ОбуЧение
Постоянно пополняющаяся библиотека знаков нужна человеку, чтобы с ее помощью общаться с другим человеком.
В самом деле, если человек один, то знаки ему не нужны. У него есть готовые образы (абстракции), которыми он может оперировать без перевода в знаковую форму. Одиночке не нужен язык. Язык нужен группе людей. Но как он появился?
Можно предположить, что первый человек решил сообщить об увиденном и различенном другому человеку. Можно себе представить, что он создал различимый знак, обозначающий некий образ. Но как его передать? Ведь тот, другой человек, не понимает еще соответствия этого знака данному образу. Его еще надо научить пониманию смысла знаков. А как это сделать? Научить. Посредством чего мы учим? Посредством слов, наверное. Но вот что писал по этому поводу Августин Блаженный:
«Мы учимся не посредством слов, внешним образом звучащих, а от внутренним образом учащей истины.
Значение слов не простирается далее этого. Они, если приписать им даже самое большее, только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют познания о них […].
Мнение весьма верное и говорится весьма правильно, что когда произносятся слова, мы или знаем, что они значат, или не знаем: если знаем, то мы скорее припоминаем, чем учимся; если же не знаем, то и не припоминаем, а побуждаемся, пожалуй, к исканию этого значения […].
Когда же речь идет о предмете, который мы созерцаем умом, то есть рассудком и разумом, то хотя мы говорим о том, что созерцаем, как присущее, во внутреннем свете истины – свете, коим просвещается и услаждается так называемый внутренний человек; однако и в этом случае слушающий нас, если он и сам видит этот предмет, сокровенным и простым оком познает, о чем я говорю ему, посредством собственного созерцания, а не посредством моих слов. Таким образом, и его, созерцающего истину, я не учу, когда говорю истину: ибо он учится не от моих слов, а самими вещами, ясными для него по внутреннему откровению Божию; следовательно, будучи спрошен об этом, может отвечать и сам. А что может быть нелепее мнения, будто своею речью я научу того, который, прежде чем я стану говорить, может сказать то же самое, если его спросят? […]
Так, если бы я спросил тебя о том самом, о чем мы рассуждаем теперь с тобою, именно – неужели при помощи слов нельзя научиться ничему, будучи не в состоянии на первых порах обнять этого предмета в целом, ты нашел бы это нелепым. – Тогда, чтобы силы твои оказались способными слушать внутренне оного учителя, я должен был бы спрашивать тебя и сказал бы: откуда ты научился тому, что признаешь в моих словах истинным, в чем уверен и о чем утверждаешь, что знаешь то?
Допустим, ты ответил бы, что этому научил тебя я. Тогда я прибавил бы: ну, а если бы я сказал тебе, что видел летающего человека, слова мои убедят ли тебя так, как если бы ты услышал, что умные люди лучше глупых? Ты, конечно, отверг бы это и отвечал, что первому не веришь, а если бы и поверил, то не знаешь этого; последнее же знаешь несомненнейшим образом. – Уже из одного этого ты должен, конечно, понять, что моими словами ты не мог научиться ни первому, чего ты, когда я утверждал, не знал, ни последнему, что знал очень хорошо; потому что и после того, как я спросил тебя порознь о том и другом, ты поклялся бы, что первое тебе неизвестно, а последнее ты знаешь.