Уроки верховой езды
Шрифт:
— Привет, — отвечает Брайан, не поднимая глаз от журнала.
— Отец в сознании?
— Он спит, — говорит Брайан. — Устал.
Подняв наконец голову, он смотрит сперва на меня, потом на Гарриет — так, словно крысу увидел.
Я мгновенно чувствую к нему неприязнь, и не только из-за таксы. Будь этот Брайан правильным мужиком, он уж точно предложил бы Мутти помочь с тяжелыми сумками!
Я иду дальше по коридору. Пересекая столовую, вижу стеклянные двери там, где раньше были открытые арки. Проемы занавешены шторами. На потолке — металлическая направляющая.
Ева и моя мать стоят над грудой вещей, сваленных в хозяйской спальне. За последние тридцать лет комната не сильно изменилась, разве что появились новые абажуры на лампах, а со стен исчезли картины в рамах.
Ева притворяется, что смотрит в окно, но, по-моему, она просто не хочет встречаться со мной взглядом. Она стоит, скрестив на груди руки, чуть косолапо расставив ноги и так прогнув спину, что выпятился живот — словно у младенца, только выучившегося ходить, или у беременной женщины. Она, конечно, пришла бы в ужас, если бы ей об этом сказали. Может, даже убрала бы подальше эти жуткие джинсы, из которых в последнее время не вылезает. Да, я одержала бы легкую победу, но не особенно честную. Мне, конечно, не нравится, что ее джинсы выглядят так, будто вот-вот свалятся, но и намеренно причинять ей боль я не хочу.
— Которые тут твои, Ева? — спрашивает между тем Мутти.
Нагнувшись, она вглядывается в багажные ярлыки. Мне приходит в голову, что на них может стоять имя Роджера, и я даю себе слово в ближайшем будущем это исправить. Может, мне и не удастся полностью вымарать все следы его пребывания в моей жизни, но я попытаюсь.
— Эти, — указывает пальцем Ева.
И ждет, ничего не предпринимая. Может, она хочет, чтобы Мутти вытащила их ей из кучи?
— Ладно, — говорит Мутти. — Неси их в комнату по ту сторону коридора. Будешь жить в бывшей комнате твоей мамы.
Ева отвечает возмущенным взглядом, и я снова напрягаюсь. Но ее выпяченная челюсть убирается на место, а тонкие выщипанные брови возвращаются к скучающему изгибу. Она закидывает на спину свой розовый рюкзачок и утаскивает сумки, всячески показывая, какая это неподъемная тяжесть. Гарриет трусит следом. Мутти наблюдает, уперев руки в бока. Когда дверь по ту сторону коридора захлопывается, она поворачивается ко мне.
— Похоже, — говорит она, — тебе с ней скучать не приходится…
Я спрашиваю:
— Ты хочешь, чтобы я спала здесь?
— Да.
Она подходит к постели и начинает неизвестно зачем одергивать простыни.
— Мы с папой теперь спим внизу, так что почему бы не предоставить большую спальню тебе?
— Вы там внизу комнату пристраивать не собираетесь?
— Нет, — говорит она, взбивая подушку и шумно прихлопывая ее ладонями. — Некогда.
Я киваю, а в горле почему-то застревает комок…
И с чего, собственно, я взяла, будто в доме родителей почувствую себя лучше? Сказать по правде, я понятия не имею, что делать со своей жизнью.
Я укладываюсь в постель, но через минуту вскакиваю и
Допустим, я покинула место, где потерпел катастрофу мой брак. И что? Случившегося не изменить. Кроме того, теперь мне предстоит тягомотная процедура развода. Ева и словом со мной не перемолвилась после того, как я объявила о переезде в Нью-Гэмпшир. Насколько я поняла, тем самым я напрочь сгубила всю ее жизнь.
Я бесцельно выдвигаю ящички комода — просто посмотреть, пусты ли они. Естественно, там ничего нет. Мутти у нас — сама организованность. Я задвигаю ящички обратно, так ничего в них и не положив.
Опять-таки от нечего делать я пытаюсь сдвинуть комод с места, и меня поражает, насколько легко это удается. Ну да, ведь в ящичках ничего нет. Я отряхиваю ладони, потом вдруг хватаю комод и тащу его на середину комнаты. Четкий прямоугольник пыли и обрывков корпии показывает, где он раньше стоял. Это открытие наполняет меня бессовестным самодовольством, за которое мгновением позже мне становится стыдно.
Потом я берусь за уголок кровати. Это старинное дубовое сооружение с четырьмя столбиками по углам. Я вполсилы дергаю за один из них. Он слегка поддается, но кровать незыблема. Ну уж нет, мебели меня не одолеть! Я втискиваюсь между стеной и изголовьем, упираюсь ногой и налегаю что есть мочи.
Древнее изголовье прогибается так, словно готово сломаться, но я не прекращаю давить, и вот кровать, содрогаясь и скрипя, начинает двигаться — сперва очень медленно, но все-таки постепенно она перемещается к стене, где раньше стоял комод. Впечатление такое, будто, нехотя расставшись с насиженным за три десятилетия местечком, кровать внезапно перестала осуждать перемены.
Я устанавливаю высокий комод — бывший папин — слева от кровати, а длинное трюмо — на его прежнее место. И в довершение беру маленький столик с фигурной столешницей и ставлю под окно, ближе к телефонной розетке. Так я смогу пользоваться компьютером.
Я немного медлю, прежде чем выйти в Сеть, ведь мама, может быть, ожидала звонка, но потом все-таки включаю компьютер. Приглушить звук я, конечно, забыла.
— Привет, Аннемари, — произносит электронный якобы женский голос, задуманный как уютный и домашний, а на деле — приторно-слащавый, и удовлетворение от «победы» над мебелью сменяется раздражением.
В почтовом ящике я обнаруживаю несколько писем от Роджера, но у меня нет ни малейшей охоты их читать, послание от компании, занятой подбором рабочих мест: мои прежние наниматели решили, что я без этого не обойдусь, — и «мыло» от моего адвоката с очередным наброском договора о расторжении брака. Мне становится противно, и я выхожу из Сети.
Внизу, на кухне, Мутти возле раковины чистит картошку. Когда я вхожу, она оглядывается через плечо и возвращается к своему занятию. Гарриет валяется под столом, этакая сарделька с лапками. Брайана нигде не видно.