Уругуру
Шрифт:
– А что она означает? – поинтересовался я у марокканца, не особенно надеясь на вменяемый ответ.
В Марокко, как и во всем арабском Магрибе, принято довольно пренебрежительно относиться к тропической Африке и ее обитателям. Берберы, мавры, туареги – представители белой, европейской расы Северной Африки – уже много столетий смотрят свысока на своих чернокожих соседей, которых они еще сто лет назад запросто обменивали на каменную соль – по два пласта соли за одного черного раба, по одному за рабыню.
– Да кто их разберет, – пожал плечами торговец. – Боги, видимо, какие-то. У них там у всех свои боги.
– Это не боги, –
– Здравствуйте, – едва заметно поклонился он и добавил: – Это теллемы.
Трудно было представить себе, глядя на него, более очевидную демонстрацию всех фенотипических черт, присущих жителям Италии. Черные курчавые волосы отросли сверх всякой меры и были убраны сзади в хвост, глубоко посаженные черные глаза, крючковатый нос, лиловая небритость щек и, главное, характерный акцент, с которым этот человек изъяснялся по-французски.
– Добрый день, – ответил я сдержанно, потому что всегда, честно говоря, сторонился так называемых бэкпэкеров, путешественников с рюкзаком.
Эта распространенная на Западе мода еще не прижилась у нас в России, но нашим соотечественникам, бывающим за рубежом, бэкпэкер хорошо знаком. Он довольно резко выделяется на фоне остальных туристов, и, прежде всего, своим огромным рюкзаком, который свисает у него с обеих сторон, а размерами и весом не уступает владельцу. Рюкзак является для бэкпэкера домом, холодильником, путеводителем и нередко единственным другом в странствиях. Так как денег на проживание в отеле у такого путешественника, как правило, не имеется, он, как улитка, постоянно таскает свой чудовищный дом-рюкзак за собой.
Это самое разумное объяснение данного явления, которое я могу предложить. Иначе сложно понять, зачем для прогулки по городу могут понадобиться: сложенная в сто двадцать восемь раз портативная палатка, электрофонарь размером с бейсбольную биту и такой же убойной силы, два-три пледа и спальных мешка, двухлитровая бутыль помутневшей от времени минеральной воды, трехметровый раздвижной фотоштатив и другие диковинные вещи, из-под которых бэкпэкер взирает на мир. Все это ему просто негде оставить.
В ясную погоду он ночует на крыше или веранде самого экономичного отеля в городе, задрапировавшись москитной сеткой, подложив под голову свою библию – путеводитель «Lonely Planet» и выставив в качестве эффективной охраны свои мощные, не по погоде теплые ботинки на ребристой подошве. В дождливый сезон бэкпэкер набивается со своими коллегами в общежитие «Ассоциации молодых христиан», оборудованное дюжиной матрацев. И не будет спасения тем из молодых христиан, кто хотел бы провести эту ночь в тишине и покое.
Бэкпэкер равнодушен к благам цивилизации и редко общается с душем. Гораздо чаще он сталкивается с такими же, как он, одинокими сердцами, и встречи эти очень часто оборачиваются полной сменой маршрутов обоих участников движения. Через некоторое время, наскучив друг другу, бэкпэкеры обмениваются адресами электронной почты и расходятся в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться.
Маршрут такого путешественника зависит обычно от его настроения в данное конкретное утро, а еще чаще вообще ни от чего не зависит. Он свободен во времени и пространстве. Для него путешествие – это не двухнедельный отпуск, вырываемый зубами
Итальянец же, стоявший позади меня и сверкавший белозубой улыбкой, явно относился к этому типу странников. Ему было, наверное, за сорок, но его запястья украшали бесчисленные тинейджерские фенечки из всевозможных видов ткани. На загорелой шее у него болталось подобие креста, которое святые отцы в Ватикане, не сомневаюсь, сочли бы оскорблением христианской церкви. Футболка полиняла от времени настолько, что навсегда утратила тот неведомый цвет, в котором была задумана производителем, на шортах читалась история трапез их владельца за последнюю неделю, а ботинки порыжели от красной пыли настолько же, насколько и его лицо. Как мне было известно по опыту, такие люди не прочь выпить пива в компании людей, которым есть чем за это пиво платить, а также весьма свободны в своем расписании, что обычно еще более углубляет пропасть непонимания между нами.
– Добрый день, – сказал я по-итальянски. – Давно из Неаполя?
– Я из Перуджи. Всю Африку объехал, а в Неаполе и не бывал никогда, стыдно сказать, – рассмеялся итальянец. – Вы говорите по-итальянски?
– Не очень хорошо, – скромно, но вполне корректно ответил я и снова перешел на французский, показав на статуэтку: – Вы говорите, что это не божества?
– Нет, это теллемы, – с удовольствием повторил незнакомое мне слово итальянец. – Теллемы, древние летающие люди. Не слышали никогда?
Мы с марокканцем переглянулись, уловив в циничных взглядах друг друга недоверие к любого рода летающим людям, древним или современным.
– Ничего не знаю о теллемах, – сообщил нам обоим продавец. – Мне привезли эту вещь из Страны догонов, ей четыреста лет, и стоит она пятьдесят дирхемов.
Итальянец продолжал улыбаться, теперь уже оставшись в гордом одиночестве.
– Пятьдесят дирхемов? – простонал я, одновременно доставая бумажник. – Это невозможно. За пятьдесят дирхемов я куплю у тебя тут полмагазина. Да и о каких столетиях идет речь? Ей на вид не больше года, еще и не обсохла. Давай сойдемся на десяти дирхемах и таким образом останемся добрыми друзьями.
– Что ты, такая вещь, – вкрадчивым голосом проговорил марокканец, любовно проведя рукой по всем восьми человечкам. – Четыреста лет... Теллемы, летающие люди... Давай двадцать пять.
Я выдал ему двадцатку. Итальянец с большим интересом и даже радостью в глазах следил сначала за нашим торгом, а затем как восемь фигурок на одной дощечке упаковываются в газету и отправляются ко мне в сумку. Его реакция показалась мне неадекватной. Я даже подумал, что долгие странствия по черному континенту не слишком благоприятно отразились на его психическом состоянии. Неожиданно он посмотрел на меня совершенно серьезно и показал на мою сумку: