Усадьба

Логинова Анастасия

– Почему ты так решила?

– Это из-за нее меня сюда отправили: в тот год папенька как раз женился на ней. Да и Вася, брат, про нее такое писал… Кроме нее, там еще моя тетка, Людмила Петровна, – ты не представляешь, как я боялась ее в детстве! И мама боялась, и Вася. Она даже папенькой крутила, как хотела. Не дадут они мне жизни.

– Но ведь есть Вася, он тебя защитит.

– Вася и сам с ними мается… – вздохнула, жалеючи брата, Натали.

Я же теперь уловила в настроении Натали перемену: ей хотелось поехать, но было боязно.

– Послушай, милая: не хочу пугать тебя,

но что, если другого случая увидеть папеньку у тебя уже не будет? Люди смертны. Подумай о нем – не лишай его радости видеть единственную дочь в последний раз! Ты ведь любишь его?

– Разумеется…

– Тогда будь сильной: ты справишься и с мачехой, и с вредной теткой. Ты вон какой храброй можешь быть, когда захочешь!

Я тихонько рассмеялась – и подруга рассмеялась в ответ.

– Завтра посмотрим… – произнесла Натали, и, поцеловав меня в лоб, легла на подушку.

Глава II

– Я поеду только в том случае, если ты поедешь со мной! – заявила наутро моя подруга. – И возражения не принимаются: или мы едем вдвоем, или никто не едет.

– Но… – начала, было, я, – Ольга Александровна меня ни за что не отпустит.

– Ольга Александровна предложила мне это сама.

Еще какое-то время я пыталась воспротивиться Натали. Говорила что-то, а сама только и думала, какая же это хорошая идея. Я могла только мечтать, чтобы вырваться из Смольного и хоть какое-то время, хоть неделю жить на воле – не прислугой в чужой семье.

Я знала, что это здесь, в институте, мы с Натали похожи словно сестры, но в большом же мире у нас будут совершенно разные судьбы. Ее, вероятно, ожидает жених из знатного рода и батюшкино наследство, а мне остается только надеяться, что хозяева дома, в который меня определил Платон Алексеевич, будут не слишком суровы ко мне.

Но как же заманчива была мысль пожить жизнью Натали хоть немного…

***

Мы выехали на следующее утро. Погода в эти дни стояла ненастная, и Ольга Александровна советовала нам обождать, но Натали теперь, почуяв запах свободы, не желала оставаться в этой уютной и доброй тюрьме лишнего дня. Я и сама готова была бежать отсюда как можно скорее.

Начальница обещала дать нам свою личную коляску, но уже перед самым отъездом не вытерпела и поехала с нами. На Варшавском вокзале она горячо распрощалась с нами и даже прослезилась, чего раньше за всегда сдержанной нашей начальницей никогда не водилось.

– Берегите себя, девочки… – целуя в щеку то меня, то Натали, повторяла она, будто не слыша, что кондуктор просит пассажиров пройти на свои места. – Лиди, обещай мне, что станешь присматривать за Натали!

В этот момент моя подруга не выдержала и, бросившись к ней на шею, разрыдалась.

– Да-да, – уже нервничая, заверила я, – как только мы доберемся, я первым делом напишу вам.

Почти силой я увлекла Натали за собой в поезд и, стоя на ступеньках, мы еще долго махали Ольге Александровне. Признаться, мне тоже было в этот момент горько: мы обещались вернуться в родное заведение самое большее через три недели, но какими они будут – эти недели? Мне казалось, что я уезжаю в новую жизнь.

Усадьба господ Эйвазовых находилась в Псковской губернии. Поездом мы добрались до Пскова уже к вечеру, а на вокзале нас дожидалась карета, присланная родственниками Натали.

Моя подруга смело смотрела за окно и мыслями была уже там, в своем новом старом доме. Отец Натали был промышленником, – очень состоятельным промышленником – владел заводами на Урале и рудниками в Сибири. Предки его были из эриваньской знати, однако давно растеряли как типичные армянские черты внешности, так и богатства. Лишь прадед Натали начал возвращение былого величия фамилии: был сперва управляющим на заводе, потом удачно женился, выкупил один из цехов, наладил производство. Его внук – отец Натали – преуспел в этом еще более и с самых молодых лет заветной его мечтою, как рассказывала моя подруга, было обзавестись большой дворянской усадьбой.

Добирались мы до поместья еще не меньше двух часов, и все это время нас сопровождал ливень, какой бывает только в середине мая, да густеющая ночная темнота. Никто из Эйвазовых нас не встречал у ворот, помогали сойти нам только домашние слуги. Высокий и сильный парень, по виду дворовый, таскал поклажу, а две полные русоволосые девушки снимали с нас накидки и поочередно охали, как-де мы вымокли, бедняжки…

Когда же они разошлись, оказалось, что в холле находится еще одна женщина. Она стояла у лестницы – очень высокая, одетая в глухое черное платье и укутанная в цветастый платок до пола. Женщина была молодой, не старше двадцати пяти, и довольно красивой. Светловолосая, с простой, но изящной прической, а глаза ее тяжелым и неприветливым взглядом смотрели на мою подругу, пока что ее не замечавшую.

Сообразив, что на этот раз перед нами хозяйка дома, я тронула Натали за плечо и почтительно опустилась в реверансе. Почему-то я думала, что мачеха Натали окажется гораздо старше и гораздо менее красивой…

Краем глаза я видела, что Натали не сделала поклон вслед за мной, а лишь вскинула голову еще выше.

– Лизавета Тихоновна, я полагаю? – спросила она по-русски и тоном, которого я от моей кроткой подруги никак не ожидала.

Дама, названная Лизаветой Тихоновной, изобразила на лице улыбку, подошла к Натали и, неловко обняв ее, поцеловала в обе щеки. Меня почти передернуло от фальши, которая сквозила в каждом ее движении.

– Наташенька, ты так выросла… я едва узнала тебя, – поздоровалась Лизавета Тихоновна тоже по-русски, продолжая рассматривать Натали.

– Разумеется, ведь, когда вы пожелали отослать меня из дома, мне было двенадцать, – с вызовом ответила та. Потом несколько смягчилась и обратилась ко мне уже на французском: – Лиди, познакомься – моя мачеха, Лизавета Тихоновна, третья жена моего папеньки. Если б судьба распорядилась немного по-другому, она могла бы быть нашей соседкой по парте.

Глаза моей подруги горели, а голос становился все звонче – вот-вот она должна была либо расплакаться, либо броситься на мачеху с прямыми упреками. Мне было крайне неудобно присутствовать при этой сцене – я не находила, куда себя деть.