Ушаков. Боярин Российского флота
Шрифт:
Ушаков, естественно, не мог закрыть глаза на такие упущения и представил Адмиралтейств-коллегии соответствующий рапорт. Действуя по инструкции, аналогичный рапорт он направил также Павлу I.
Вскоре последовало высочайшее повеление: корабли подвергнуть новому испытанию в походных условиях на море.
Встревоженная результатами испытаний, Адмиралтейств-коллегия приказала Мордвинову как главному командиру самому заняться злополучными кораблями и дать объяснение, почему при строительстве оных кораблей не было обращено внимание на столь существенные недостатки и почему те недостатки, выявленные Ушаковым, не приняты во внимание при сооружении других судов такого же типа.
Сам Ушаков старался не раздувать пожара. Он писал главному командиру: мол, приезжайте на испытание кораблей сами и лично убедитесь, кто прав. Мордвинов и в самом деле приехал, только не сразу, а много месяцев спустя, в мае 1798
— Вы заврались, адмирал! — кричал на него Мордвинов. — Вы завели в заблуждение Адмиралтейств-коллегию. Вы лжец!
Лжец!.. Короткое слово, но как порою может ранить! Оно ожгло Ушакова, словно кнутом, ожгло не столько смыслом своим, сколько выражением, с каким оно было произнесено, выражением, вдруг обнажившим годами копившуюся в Мордвинове ненависть, в один миг разорвавшим последние ниточки, которые еще связывали их и которые еще до этого момента питали надеждой, хотя и очень слабой, что отношения между ними могут наладиться…
Оскорбленный Ушаков ничего не сказал своему обидчику. Воинский устав не позволял вступать в пререкания со старшим начальником, тем более что вся эта сцена проходила в присутствии офицеров и матросов. Он нашел в себе силы смолчать, но когда Мордвинов, кончив смотр судам, отбыл в Херсон, сразу же сел писать императору Павлу I. Он не мог поступить иначе. Смириться с тем, что произошло, означало отказаться от своих принципов, навсегда обречь себя на роль угодника именитым бездарностям, пекущимся не столько о благе Российского флота, сколько о собственных выгодах. Нет, не о себе, не о своей карьере думал в те минуты Ушаков, когда писал письмо императору. Для него превыше всего были интересы Российского флота. Он просил государя принять участие в возникшем конфликте и восстановить справедливость.
В положении Ушакова трудно было надеяться на благополучный исход дела. Письменные жалобы людей, не имевших протекции при дворе, обычно оседали в ящиках императорской канцелярии или переправлялись на рассмотрение соответствующих департаментов. Поступи его жалоба в другое время, с нею, наверное, поступили бы таким же образом, отдали на рассмотрение Адмиралтейств-коллегии, где у Мордвинова сидели верные приятели, готовые в любом случае встать на его сторону. И пришлось бы Ушакову навсегда расстаться с флотом. Однако на сей раз вышел непредвиденный случай, заставивший двор и Адмиралтейств-коллегию изменить свое отношение к прославленному флотоводцу. Случай же сей был связан с решением Павла I послать в Средиземное море эскадру, чтобы совместно с военно-морскими силами Порты, на союз с которой он рассчитывал, выгнать оттуда французов, захвативших Италию и Ионические острова, а затем прибравших к рукам и Мальту, над коей Павел I покровительствовал как великий магистр Мальтийского духовно-рыцарского ордена. При дворе стали думать, кому поручить командование экспедиционной эскадрой, и решили: кроме как Ушакову — некому…
Ушаков ждал ответа на свою жалобу, а вместо этого получил высочайший рескрипт: ему повелевалось отправиться с эскадрой в Константинополь, связаться там с русским посланником господином Томарой и в случае получения от него уведомления о согласии Турции действовать в союзе с Россией… "тотчас следовать и содействовать с турецким флотом против французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось…". Впрочем, был дан ход и его жалобе. Вскоре после получения императорского рескрипта из Петербурга прибыл представитель Адмиралтейств-коллегии, дабы на месте разобраться в причинах конфликта между двумя военачальниками. От Ушакова попросили подробное письменное объяснение случившегося, но тому теперь было не до этого. Озабоченный подготовкой к походу, он коротко написал, что объяснений с надлежащими подробностями сделать не имеет времени, что же касается недоброжелательных поступков адмирала Мордвинова, то он объясняет их завистью, начало которой исходит со времен предшествовавшей войны, когда он, Ушаков, был определен начальствующим по флоту и Черноморскому правлению, "обойдя двух старших по званию". Ушаков не стал уточнять, кто эти старшие. Зачем? И без того все знали, что таковыми были Мордвинов и Войнович. Он подчеркнул только, что в оном назначении "никакими происками не участвовал".
Десять дней ушло на подготовку кораблей к походу. Сделав все необходимое, погрузив четырехмесячный запас провизии, 14 августа эскадра снялась с якоря и взяла курс на Константинополь.
— Слава тебе, Господи, — перекрестился Ушаков, — избавил ты меня от Мордвинова.
Но он рано благодарил Всевышнего: уйти от Мордвинова была не судьба.
Из Средиземноморского похода Ушаков вернулся через два года, освободив Ионические острова, способствовав изгнанию французов из Италии. Слава о нем гремела по всей Европе. Но на родине его встретили совсем не так, как обычно встречают победителей. Без почестей, словно эскадра вернулась из обычного крейсерского плавания.
В правлении Черноморского флота Мордвинова в этот момент уже не было: его перевели в Петербург на должность вице-президента Адмиралтейств-коллегии. Место главного командира занимал адмирал фон Дезин, о котором Ушаков был наслышан очень мало. Знал только, что тот долгое время служил правителем канцелярии Адмиралтейств-коллегии и ничем особым не выделялся, разве что брезгливым отношением ко всему русскому. В нем текла немецкая кровь.
Поставив корабли на якорь, Ушаков поехал представиться новому начальнику. Фон Дезин принял его в своем рабочем кабинете. Он был внешне любезен, но полное выхоленное лицо его в течение всего разговора оставалось бесстрастным, на нем не всколыхнулось даже подобие интереса к докладу о столь продолжительном и трудном походе. Можно было подумать, что обо всем этом ему уже известно и он ждал от Ушакова не доклада, а что-то другое, не связанное с его походом. Начальствующий адмирал не оживился даже тогда, когда Ушаков, уставший от его равнодушия и желавший быстрее закончить доклад, сообщил, что многие суда, вернувшиеся из похода, имеют течь и требуют серьезного ремонта.
— Подайте рапорт, рассмотрим, — бесстрастно сказал он на это. — Что еще?
— Многие офицеры не обеспечены жильем.
— Рапорт, — снова сказал адмирал. — Нами будут приниматься во внимание только рапорты. — Он подождал немного и назидательно продолжал: Дисциплина, почитание порядка — таково непременное условие, которое я ставлю перед всеми чинами. Я искренне надеюсь найти в вашем лице ревностного служителя и помощника в делах наших.
Терпение Ушакова иссякло. Он резко поднялся и стал поспешно откланиваться:
— Благодарю за прием. Честь имею!..
Он был расстроен. Обида душила его. "Боже, — думал он, направляясь в обратную дорогу. — И я должен соизмерять свои действия с повелениями этого человека! Как же теперь жить?"
Вернувшись в Севастополь, он сел за бумаги. Надо было подготовить отчеты, связанные с завершением похода, написать рапорты, затребованные фон Дезином. Когда из Средиземного моря эскадра держала курс к родным берегам, он мечтал о встрече с Павлом I, на которой мог бы лично доложить о содеянном, высказать кое-какие соображения относительно состояния Черноморского флота. Теперь эти мечты представлялись ему наивными, смешными. Столкновение с действительностью как бы отрезвило его. Он многое понял, присматриваясь к тому, что делалось вокруг. Его завоевания в Средиземном море уже не имели прежней цены. Ионические острова никого более не интересовали. Во внешней политике двора произошел крутой поворот. В поведении Павла I вообще было много странностей. В сношениях с другими государствами он шел обычно не от здравого смысла, а от настроения, амбиции. Именно его амбициозность послужила причиной разрыва отношений с Англией. Русского императора взбесил "недостойный торг", затеянный Англией в связи с оплатой ею части расходов по содержанию русских войск в Италии. Его честолюбие было уязвлено также нежеланием англичан считаться с ним как великим магистром Мальтийского ордена: захватив остров Мальту, те хозяйничали там как хотели… Желая досадить бывшей своей союзнице, Павел вместе с монархами Пруссии, Австрии и Дании возродил так называемый "Северный нейтралитет", имевший целью воспрепятствовать господству Англии на морях. Мало того, он повелел наложить арест на английские суда, находившиеся в водах России, а самих англичан, управлявших оными судами, сослать в Калугу. Что же касается первого консула Франции Бонапарта, то из заклятого врага он превратился в его друга. Бонапарт во всеуслышание заявил, что готов подарить Павлу Мальту (которая, увы, ему уже не принадлежала) и этим сразу же покорил сердце русского императора.
Ранней весной 1800 года в Севастополь пришла весть о неожиданной кончине Павла I и вступлении на престол его сына Александра. В церквах зазвонили колокола. Люди крестились: царство ему небесное. Покойный государь хотя и вреда чинил немало, так ведь о покойниках худо не говорят!.. А вскоре поползли слухи, что царь умер не своей смертью, а его задушили, как задушили когда-то родителя его Петра III.
Ждали перемен. Ждал их и Ушаков, закончивший наконец отчеты о плавании в Средиземное море. В глубине его души еще теплилась надежда, что в Петербурге вспомнят о нем, вспомнят и позовут. И о нем действительно вспомнили. Спустя несколько месяцев после смерти Павла I в Севастополь пришел указ Адмиралтейств-коллегии: Ушакову повелевалось сдать командование эскадрой и прибыть в Петербург.