Ускользающий луч

Уильямс Дороти

Витторио перевел дух.

— Я давно любила тебя. И на вилле, и здесь…

— Тогда почему же ты уехала?

— Я думала, ты хочешь этого. Когда мы были на вилле, ты сказал, чтобы я задержалась на неделю в Риме, а потом ехала домой улаживать свои дела. И я подумала… А Патриция сказала… И если был хоть один шанс, что когда-нибудь ты полюбишь меня… О, Витторио, я не знаю! Я чувствовала себя такой ненужной! А Патриция такая красивая, такая умная…

— Меня не влечет ни к Патриции, ни к Джованне.

— Правда? — тихо спросила она, отводя глаза. —

Тогда почему ты позволил мне уехать? Когда я заикнулась, что хотела бы остаться, ты сказал, чтобы я не играла в игры. Ты сделал мне больно. Очень. Я не могла понять, чего ты хочешь.

— Я и сам не мог понять, — признался он. — На вилле думал, что понимаю, но потом…

— Я стала чересчур требовательной. — Прибегнув к спасительному чувству юмора, Одри, которой было вовсе не до смеха, добавила: — И ты подумал: «О Боже, если она всегда будет такой…»

— Что-то в этом роде. — Он улыбнулся. — Так было до посещения «Хасслера». А потом в такси я понял, до какой степени хочу тебя. При всем моем опыте я никогда не испытывал ничего подобного. Но просить тебя бросить свою страну, своих друзей, когда я не знал, надолго ли это… А потом я понял, что дело совсем не в желании. Для того, чтобы сделать выбор, нужно что-то другое.

— Я не спрашивала, потому что… Я хочу сказать… Я не жду, что это придет само собой только потому, что я… Перестань! — закричала она. — Перестань делать круглые глаза и притворяться, будто ты ничего не понимаешь! Ты прекрасно знаешь, что именно я имею в виду! Мне действительно нужно сказать обо всем честно.

— И услышать такой же честный ответ?

— Но если ты не…

— Люблю тебя?

— Да. Я не прошу того, к чему ты не готов.

— Для этого нужно либо большая смелость, либо большая глупость. Хорошая питательная среда для боли и обид. А если бы я не мог дать тебе то, что ты хочешь, тогда как?

— Не знаю, — ответила Одри, все еще избегая его взгляда. — Я ведь не могу заставить тебя полюбить, правда? Я не могу изменить тебя так же, как ты изменил меня. Просто я хотела, чтобы ты знал о моих чувствах…

Витторио прижался к ней лбом, поцеловал в переносицу, потом тяжело вздохнул и посмотрел в глаза.

— Перестань дрожать, — тихо приказал он. — Совсем недавно я понял, что не хочу подражать Рико, который обрел семью лишь на склоне лет. Я хочу видеть, как будет расти моя дочь, а не получить ее уже взрослой. Я понял, что люблю тебя, через несколько дней после того, как Рико и Эмили попали в аварию…

— Так ты любишь меня? — перебила Одри.

— Конечно, люблю; разве иначе мы были бы здесь? — Но я не знал, как долго продлится это чувство. Не мог представить себе, что это навсегда.

— Я догадывалась: что-то не так. Чего только я не напридумывала! Что ты знаешь о моем чувстве, но не испытываешь ко мне того же; что ты уезжаешь, потому что не любишь… нет, не можешь любить меня; что ты раздражаешься и сердишься, потому что тебя принуждают к продолжительной связи, которой ты не хочешь… И это было так больно!..

— Но всю эту неделю я не находил себе места.

Я бродил по пустой квартире, слишком большой для одного человека, в которой еще слышалось эхо твоих шагов, и чувствовал, что схожу с ума. В конце концов я решил лететь за тобой в Англию. Готов был умолять, кричать на тебя, тащить силой… Я вдруг осознал, что на свете есть человек — один-единственный человек, — без которого моя жизнь теряет всякий смысл. Я посмеивался, наблюдая за Рико и твоей матерью. Это было мило, забавно… и очень странно. Я любил их обоих, но посмеивался над их глупостью. Наверное, потому что я не видел своих родителей — ты ведь знаешь, они давно умерли, у меня нет братьев и сестер, кроме множества двоюродных, и моя самая близкая родня — это Рико и твоя мать. Я не думал, что захочу большей близости, не думал, что захочу с кем-то разделить жизнь. Итак, Одри, ты выйдешь за меня замуж?

— Да! — Ошеломленная, сбитая с толку Одри едва сообразила, что уже дала ответ.

— Да? — переспросил Витторио, лукаво улыбаясь. — Я не ослышался?

— Да.

— И ты согласна мириться с моей рассеянностью, с моим эгоизмом? И с моими камнями?

— Да. А кто убирал твою квартиру, когда ты жил один?

— О Господи, женщина, ты понимаешь, о чем говоришь?!

— Понимаю. — Одри слегка улыбнулась, прильнула к Витторио и потерлась кончиком носа о его губы. — Кто? Если ты скажешь, что это была Джованна, то можешь считать себя покойником.

Он засмеялся.

— Белье забирает прачечная и возвращает накрахмаленным. А одна приятная замужняя дама весьма почтенного возраста по имени Лаура приходит время от времени, чтобы прибраться, вытереть пыль, разложить все по местам и так далее…

— В ту неделю, которую я провела здесь, она не приходила.

— Потому что я закрутился и не успел сообщить, что снова нуждаюсь в ее услугах.

— Ты не знаешь, она любит детей?

— Да! А ты?

— Не знаю, — призналась она. — Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что ты любишь меня.

— Откуда такая неуверенность?

Одри опустила голову, провела пальцем по его груди и тяжело вздохнула.

— Кевин…

— Кто?

— Был такой человек. Мужчина, которого я любила — нет, думала, что люблю — в восемнадцать лет…

— И что же?

— Он засмеялся. Когда я сказала, что люблю его, он засмеялся. А когда начала настаивать, испугался. — Она подняла глаза и увидела на лице Витторио странную улыбку. — Я была убита горем.

— А я похож на него, да?

— Немножко.

— Значит, ты не сказала бы мне о своих чувствах, если бы я засмеялся?

— Наверное.

— Я не такой, как Кевин. Я никогда не смеялся над чувствами женщины.

— Но я боялась, что… А еще ты сказал про «эксперимент»… — Одри посмотрела на него снизу вверх и состроила гримасу. — Ты передумал?

— Нет.

— Но признайся, ты выбрал странный способ ухаживания… если это можно назвать ухаживанием.

— Называй это как тебе нравится. Мы с тобой не подростки. У каждого из нас есть опыт.