Условный разум
Шрифт:
— Иногда мне жаль тебя, Панов, ты не понимаешь самого главного в реальной жизни. И, боюсь, что никакие лекции не помогут тебе стать настоящим ученым, как бы ты не старался, каких бы замечательных результатов не достигал, какие бы великие открытия не совершал. Ничто тебе не поможет.
— Почему? — удивился я.
— Ты не можешь стать членом научного коллектива. Ты — законченный эгоист и не способен на простые человеческие чувства, когда тебе приходится выбирать между людьми и познанием. Для тебя научная истина при любых обстоятельствах важнее человеческих слабостей. В
До сих пор я никогда не задумывался о том, что стать настоящим ученым и познавать мир — разные вещи. Для меня эти понятия были тождественны. Познаешь мир, используя научный метод — значит, ученый. А если называешь себя ученым — будь добр познавать мир. О том, что можно быть ученым и не заниматься познанием мира, я не догадывался.
— Ты фанатик, — угрюмо продолжал Кирсанов. — Неужели непонятно, что для того, чтобы продуктивно заниматься наукой, иметь возможность определять цели познания и получить доступ к производственным мощностям современной науки, ты должен заняться собственной карьерой. Без этого все твои надежды будут разбиты. Ты должен научиться нравиться начальникам, долгие годы стараться быть им полезным, пока сам не станешь научным руководителем.
— Я смогу, — рассмеялся я.
— У тебя ничего не получится.
— Почему.
— Ты излишне честен.
— Это же хорошо?
— Ошибаешься. Ты обречен на проигрыш. Понимаешь, честному человеку тяжело везде, занятие наукой не исключение. Способность к вранью и разумной подлости дает людям эволюционное преимущество. Особенно при попытках выстроить карьеру. Ты готов подделывать научные данные и хвалить лживые статьи?
Я растерялся. Ни о чем подобном я никогда не думал. Но поспорить мне захотелось.
— Занятие, основанное на вранье и подлости, не может считаться наукой. Ученые должны быть кристально честны. По-другому быть не может.
— Ты путаешь науку и познание, — Кирсанов начал сердиться. — Это целью познания может быть стремление к достижению абсолютной истины. Наука занимается более приземленными вещами. Часто заблуждения ученых становятся величайшими открытиями.
— Например?
— Самый наглядный пример — гелиоцентрическая система Коперника. По его ошибочному представлению об устройстве мира планеты двигались не только по правильным круговым орбитам вокруг Солнца, но и по многочисленным эпициклам, которые понадобились ему для того, чтобы получать хотя бы приблизительно точные значения положения планет на небесной сфере. В данном случае, эпициклы — прямая подтасовка данных. Давай, осудим его и перестанем называть ученым.
— Неудачный пример. В этом суть занятий наукой — полученные данные неоднократно проверяются, прежде чем стать установленным фактом. Коперник был честен. Он сделал все, что смог. Его дело продолжил Кеплер, а потом и Ньютон. Они были настоящими учеными. А лживые и разумные подлецы только показывают свою дурость. Любая подтасовка данных рано или поздно становится известной.
— Неужели, Панов, ты действительно так думаешь? — спросил Кирсанов, словно давая возможность покаяться и исправиться.
— Конечно, — ответил я. — Потому что именно так наука развивалась многие века. «И все-таки она вертится», — сказал Галилей инквизиции, и был прав. Как мы теперь знаем. Земля вертится.
— Не говорил Галилей этого, — возразил Кирсанов. — Эту сказку придумали вот такие же упертые моралисты как ты.
— А если и придумали, все равно были правы! Это очень полезная легенда.
— Вот все вы такие — чистоплюи. Одна ложь для вас преступление, а другая, полезная вам, вполне себе разрешается. И все бы ничего, но вы считаете, что это вы наделены особым человеческим качеством, позволяющим решать, какая ложь позволительна, а какая должна быть запрещена.
Мне осталось лишь улыбнуться в ответ. Упрек в свой адрес я не принял.
Беседы с Кирсановым были полезны и многому меня научили, хотя бы точно формулировать мысли, но ни на шаг не приблизили к тому идеальному миру «настоящей науки», который я себе придумал.
По тихим коридорам Университета действительно ходили великие люди, о которых я столько читал в учебниках и монографиях. Мне было разрешено вежливо здороваться с ними, и я радовался, когда мне отвечали. Иногда формально, иногда с доброй улыбкой, за которой читался профессиональный интерес — вот какие люди придут нам на смену. Это было очень приятно, но я понимал, что вести с ними откровенные беседы о своих гипотезах пока еще рановато. Почему, собственно? Наверное, не хватало наглости. А может быть, стеснялся. Первое, что приходило в голову — у них своих идей полно, нехорошо отрывать их от работы (то есть занятий той самой «настоящей наукой», к которой я стремился).
Когда пришло время выбирать тему для дипломной работы, я почти решился предложить свою — о природе магнитаров, таинственных и удивительных нейтронных звезд, обладающих исключительно сильным магнитным полем, но не успел. Мне на выбор предложили две темы: калибровку N-образных измерительных щелей или составление таблиц для астролябии Данжона. Я тяжело вздохнул и выбрал калибровку N- щелей.
И ведь справился. Разработал методику наблюдений, вывел формулы, написал программы обработки данных и отправился в командировку в южную астрономическую обсерваторию, где специально для меня было выделено время для работы на настоящем телескопе.
Работа над дипломной работой полностью захватила меня, я выполнил ее с удовольствием, и был рад, когда узнал, что результаты ее обещали напечатать в Ученых записках Университета. Это была первая самостоятельная публикация — событие, которое запомнилось на всю жизнь. Теперь можно было подумать и о магнитарах.
На кафедре, впрочем, по-своему решили вопрос о моем дальнейшем трудоустройстве. Сразу после удачной защиты диплома, меня подвели к элегантно одетому человеку с аккуратно подстриженной бородкой. Глаза его скрывали темные очки, но, судя по безмятежной улыбке, с которой он рассматривал меня, можно было догадаться, что я произвел благоприятное впечатление на своего потенциального вербовщика. Выглядел я счастливым, усталым и готовым к проведению сложных научных исследований.