Уснувшие дети
Шрифт:
Однако в этом было и свое очарование. На аллее платанов, растущих вдоль набережной, на деревенском рынке или в узких улочках еще можно было ощутить себя в воображаемом Провансе. Но обвалившиеся доходные дома, брошенные автомобили и закрытые цеха вокруг старого городка рассказывали совсем другую историю. Чтобы ее понять, надо прежде всего вспомнить, что это за территория: позабытый городок, затерянный где-то на границе двух миров, между морем и горами, между Францией и Италией. Потом надо представить его топографию: он гнездится в глубине долины, там, где река сливается с горным потоком, сразу уходит с равнины и вливается в Средиземное море. К этому следует прибавить жесткий климат, когда бесконечные зимы словно крадутся по трещинам в скалах, когда изнурительно-жаркое лето объединяет в себе все худшее, чем отличается альпийская и средиземноморская погода.
Несмотря на довольно слабую и шаткую экономику, определенной части населения удалось разбогатеть и обзавестись собственностью: предприятиями, торговыми точками, землей и жильем. Местная мелкая буржуазия заметно выделилась из общей массы работников полей и фабрик и вела жизнь куда более комфортабельную. На черно-белых открытках начала XX века изображены семьи, гордо вышагивающие вдоль прибрежных променадов или сидящие за столиками кафе. На одной из таких открыток запечатлена безупречная витрина магазина моей семьи. У входа в магазин стоит человек в костюме, шляпе и с галстуком-бабочкой. Осанка у него прямая и горделивая. Мужчину зовут Дезире, это мой прадедушка. Он разительно отличается от прохожих, спешащих куда-то в своих грязных, засаленных робах. Эта старая пожелтевшая фотография без слов рассказывает о положении нашей семьи в те времена.
До самого начала 80-х наша мясная лавка еще была своеобразным центром притяжения. По субботам и воскресеньям у ее входа на улице выстраивалась целая очередь. Это место все уважали и немного побаивались. Для более зажиточных клиентов приберегали лучшие куски мяса и сопровождали сделки всяческими комплиментами. А от более скромных семей, едва решавшихся постоять у входа, просто отмахивались, и они получали залежалые куски сомнительного качества. Пожаловаться при этом никто не отваживался. На самой крупной торговой улице города закон соблюдался еще довольно долгое время.
Сигнал тревоги
Жак Лейбович, иммунолог больницы Раймона Пуанкаре в Гарше, тоже был одним из тех немногочисленных французов, кто читал американские бюллетени. В начале лета 1981 года его сестра, дерматолог больницы Тарнье, как-то обмолвилась, что у них в отделении лечатся двое гомосексуалистов. У них очень редкий тип рака: саркома Капоши.
Третьего июня 1981 года бюллетень MMWR как раз опубликовал статью под заголовком «Саркома Капоши и пневмоцистоз у гомосексуалистов Нью-Йорка и Калифорнии». Там говорилось о загадочном распространении заболевания среди геев Калифорнии и Нью-Йорка и сообщалось, что саркому Капоши диагностировали у двадцати шести пациентов, а у четырех из них обнаружили еще и пневмоцистоз.
Эта статья озадачила Жака Лейбовича. Он никогда раньше не сталкивался с медицинскими публикациями, где людей разделяют по признаку сексуальной ориентации. Однако все это очень походило на те случаи, о которых рассказывала сестра, когда редчайший вид рака кожи поразил именно двух гомосексуалов.
Он порылся в ящиках стола и нашел в своих архивах интересное досье умершего в 1979 году водителя такси родом из Португалии. Пациент скончался от целой серии серьезных инфекций, среди которых был и пневмоцистоз. Это вызвало у иммунолога огромное любопытство, и он обзвонил своих коллег в крупных больницах Иль-де-Франс. В больнице Биша – Клода Бернара он нашел инфекциониста, у которого возникли те же вопросы. Его мнение о первых случаях заболевания разделял Вилли Розенбаум. Пообщавшись с коллегами, он отметил для себя еще пять недавних случаев пневмоцистоза, которые никто не мог объяснить. Если всего за несколько недель удалось обнаружить шесть случаев, подобных описанным в бюллетенях, значит, на деле
Столкнувшись с появлением сразу двух заболевших во Франции, что было довольно странно, оба врача решили, что пора бить тревогу.
Улица четвертого сентября
Окровавленные скелеты животных. Вот оно, золото трех поколений семьи. Куски мяса, что продавались в розницу, упаковывали в плотную розовую бумагу с оттиском нашего имени.
Легенда гласит, что мои бабушка и дедушка обвенчались ночью, чтобы обойти запрет прадедушки. Ради защиты состояния и репутации он запретил своим детям жениться на итальянках. Но, достигнув брачного возраста, каждый из них счел своим долгом этот запрет нарушить.
Я часто спрашивал себя, как свадебный обряд, проведенный посреди ночи, в строжайшем секрете, мог остаться незамеченным в таком крохотном городке, где все всё знают. Но я принял эту романтическую версию истории бабушки и деда, тем более что о них я помнил только то, что они вечно были завалены работой.
Возня с мясом отнимала все их время, каждый его миг. Понедельники они проводили на бойне, а остальное время в магазине. С наступлением вечера шторы опускали, но работы было еще столько, что пришлось оборудовать кухню и столовую в помещении за магазином. Чтобы дойти туда от улицы Четвертого Сентября, достаточно было трех минут пешком. Наш дом стоял очень близко, сразу за церковью. Мы в шутку называли его «депо», или местом временного складирования, потому что там держали уже подготовленное к продаже мясо. Случается, что работа дает название жилому дому.
В воскресенье после полудня магазин закрывался. Но надо было подготавливаться к следующей неделе: разделать говяжьи туши, засолить окорока, запанировать эскалопы, замариновать все для салатов, наделать тонну сосисок. Потом наступали часы уборки и чистки. Рабочие места мыли большим количеством воды: стены, полы, механизмы, ножи, баки, в которых перевозили мясо. Темно-красные потеки крови в мыльной воде отливали розовым. Ножи отчищали от прилипших кусочков мяса, крепко потерев их о деревянную колоду. Это движение производили настолько часто, что крепкое дерево, из которого была вырублена колода, сдалось, и колода стала короче на несколько сантиметров. Наконец, в горячей воде стирали передники и тряпки. А на следующий день все начиналось заново. Работа в магазине заставляла рассчитывать жизнь по минутам, нельзя было позволить себе ни малейшей передышки. Торговля мясом давала семье все, и ей невозможно было изменить.
Мой дед Эмиль каждую неделю накручивал сотни километров, чтобы развезти мясо по окрестным деревням. Его специально оборудованный грузовик объезжал всех заказчиков даже в деревушках на вершинах скал, останавливаясь то на несколько часов, то на несколько минут. Там, где вообще не было магазинов, его ждали с особым нетерпением.
Район он знал великолепно. Его отец Дезире и дед Франсуа обосновались здесь как перекупщики. Они за бесценок приобретали скот у бедных крестьян долины и выпускали на пастбища на высокогорье. Когда же скотина набирала вес, ее забивали, а мясо распродавали в розницу с неплохой прибылью.
Из мяса, купленного в магазине, кровь выпускал забойщик, и это было гарантией качества. В послужном списке в военном билете моего прадеда Дезире я прочел следующую фразу: «Мясник, владеющий техникой забоя скотины».
Семья постепенно обзавелась немалым имуществом и стала считаться знатной и богатой.
Эмиль провел детство, которое пришлось на 30-е годы, в городке. Тогда жизнь в нем била ключом: тут были свои гостиницы и прачечные, кожевенный и мебельный заводы, своя макаронная фабрика. Сразу после окончания школы отец приобщил сына к работе, и тот достаточно быстро стал незаменим. Он вместе с отцом ездил по деревням скупать скот. В стороне от поселков, по краям узких дорог с колдобинами стояли одинокие фермы. Дезире учил Эмиля выбирать скотину, правильно торговаться, а еще правильно справляться с инстинктивным страхом животных при погрузке в перевозной вагончик. Он с гордостью рассказывал, как откармливать скотину, забивать и разделывать. Так Эмиль стал мясником. Его жизнь и лик вписались в нескончаемую череду жизней и лиц всех членов семьи, а заодно и врезалось в память обитателей здешних мест. Он получил в наследство нечто большее, чем ремесло: имя и статус. После смерти родителей дети разделили сбережения, дома и землю. Поскольку Эмиль был старшим, он, естественно, получил мясную лавку и «депо». От отца ему достались в наследство жизнь, предприятие и ремесло.