Успех
Шрифт:
А затем нетерпеливо разорвал конверт. В нем лежала визитная карточка с коротенькой фразой: "Надеюсь, к счастью". А имя, имя осталось во мраке. Он расхохотался над вытесненными буквами, должными означать её имя - Номина Еррата.
Досадно для того, кто знает латынь: Ошибка. Имя - Ошибка.
– Так назвала себя женщина, разделившая с ним ночь. Эту сумашедшую первую вольную ночь.
Пассажир долго сидел у письменного стола, переводя задумчивый взгляд то на бегущие за окном лоскутные поля, блестящие слезами отшумевшего ливня, то на бриллиантовые пряжки, поддерживающие бархатные шторы, то на собственные колени - плотные, бронзовые, обтянутые лоснящейся молодой кожей. Извлек из несессера сверкнувшие никелем ножницы - узенькие, с заостренными плотно сомкнутыми лезвиями. Минуту рассматривал их, вертел рассеянно на указательном пальце, словно оценивая боевые качества. Потом сжал в кулаке кольца, как рукоять кинжала, хищно вознес длань и вонзил сталь в округлый глянец колена. Нога дернулась,
... Назвавшая себя Эрратой смотрела в окно автомобиля, едущего по залитому солнцем шоссе вдоль синего побережья. Выбритый затылок водителя-негра и его борцовская шея казались баклажанно-лиловыми на фоне ослепительно-золотого песка. Она открыла сумочку и достала то, то обнаружила на своей юбке после свидания. К складкам белого шифона оказался приколот прямоугольник плотной бумаги. Визитную карточку пришпилила брошь: маленькое солнце из черных гранатов, разбрасывало во все стороны усеянные бриллиантами лучи. Игла застежки, пронизывала два слова: "Корон Анима"...
Она держала бумагу над пламенем зажигалки до тех пор, пока огонь не стал лизать пальцы. А потом выкинула скрюченный обуглившийся комок за раскаленное солнцем окно.
2. БОДНЯЖКА РОЗМАРИ
К десяти часам туман опустился ниже, открыв бледному солнцу верхушки Нью-Йоркских небоскребов. Теперь, если не заглядывать вниз, можно было вообразить себя на палубе парохода, плывущего среди айсбергов из стекла и бетона. Он и не смотрел вниз - плотный лысеющий господин, сидящий в инвалидном кресле среди кустов олеандра в саду пентхауза на одной из самых выдающихся крыш Манхеттена. Он вообще не открывал глаз, но мог бы без ошибок описать обстановку не только в своих владениях, но во всех направлениях вплоть до обозримых горизонтов.
Крыша тридцатиэтажного билдинга размером в большое футбольное поле имела все необходимое, что бы создавать иллюзию калифорнийской виллы на берегу океана и скрыть по возможности свое надземное положение. В саду обильно цвели кусты и карликовые деревья, среди художественного нагромождения гранитных плит лениво играли струями непринужденно-родниковые фонтанчики, на террасе верхнего этажа, оформленного в средиземноморском стиле, вился плющ и колыхались полотняные тенты, вода в причудливо изогнутом бассейне разбрасывала блики по мозаичным дорожкам, убегавшим в разные стороны. За каменными парапетами, окружающими этот рай, мог бы синеть горный пейзаж или шелестеть морской прибой. Но из рыхлого тумана хищно поднимали острые головы стеклянно-бетонные сталактиты, напоминающие о том, что не отдых и покойное забвение ожидают владельца мирных угодий, а неустанный труд и жестокая борьба. Наверняка, в мире нашлось бы не мало инвалидов, рискнувших со слезами восторга променять быт заурядного обывателя на тяготы изнурительного выживания в мире каменных джунглей и позволивших заточить себя здесь до последнего смертного часа. Но о таких сереньких бедолагах человек в инвалидном кресле у олеандрового куста если и вспоминал, то с отвращением, поскольку принадлежал к касте избранных, к породе хозяев жизни, опекаемых судьбой и могуществом собственной власти. Свой рай на крыше, ставший тюрьмой, свою немощь, ущемлявшую гордыню, он ненавидел. Ненавидел уже целых два года, с тех пор, как стал проводить здесь свое личное и рабочее время.
Шестидесятипятилетний Шон Берри - владелец влиятельной телекомпании "Аргус", начинал свой день в шесть утра и редко находил время для отдыха. Он засыпал в одиннадцать после укола болеутоляющего и на рассвете видел сны, категорически избегавшие его в молодые годы, когда он, едва коснувшись подушки, проваливался в черную, освежающую пустоту до бодрого, полного сил пробуждения. Теперь все обстояло ровно наоборот. Сновидения развлекали откровенной фривольностью и отступали неохотно. За досадным пробуждением следовало сумрачное осознание реальности и чреда неприятных обязанностей: гигиенические процедуры, проделываемые при помощи медсестры Ирмы, рекомендованный диетологом завтрак, который несмотря на все декоративные ухищрения повара, старавшегося придать скучным овощам аппетитный искус, не мог обмануть желудок; прием лекарств, удручающий своей полной безнадежностью; солнечные или кварцевые ванны, массаж во всевозможных, равно бесполезных вариациях. Все это следовало преодолеть, что бы приступить к работе, хватаясь за нее, как за спасательный круг. Раненый, но грозный лев Шон Берри, по прозвищу Кит, все ещё не решался отойти от дела, несмотря на советы врачей и аргументы здравого смысла. Его капитала хватило бы на комфортабельное существование в любой части планеты, на роскошества, безумства или святейшую благотворительность. Но вместо того, что бы подкрепляться бодростью морского бриза, очищать прокуренные легкие горным воздухом где-нибудь в заповедном уединенном поместье, наслаждаться пением птиц, стрекотом цикад у распахнутого ночного окна, тешить присмиревшую гордыню известиями об открытии приюта или больницы его имени, Кит переместился в пентхауз над офисом своей Компании и прочно обосновал здесь свое частное и общественное существование. Он дышал тоскливым и вредносным Нью-Йоркским смогом, курил, как семижильный докер, предпочитал минутам покоя под зонтиком у кромки бассейна бурные схватки с соперниками и компаньонами: Шон Берри без оглядки и сожаления отдавал последние годы жизни копанию в мусорной яме, под названием "современность".
Над головой Берри трепетал белый полотняный тент, в желтых круглоголовых хризантемах, наполняющих керамические вазоны, суетились шмели, на толстом черном стекле круглого столика лежала пачка сигарет его бесшабашной и нищей юности.
Это теперь, в изображении писак, биография паренька из южной провинции выглядела как путь миссионера - прирожденного главы "империи". Нет, он не был святошей ни в бедной юности, когда молотил кулаками на боксерском ринге, ни позже, когда с фотоаппаратом в руках охотился за "жареным" фактом, не пренебрегая самой вульгарной "уткой" и далеко не альтруизм надувал паруса пиратского брига "Аргус", устремленного к завоеваниям эфирного пространства.
Шон Берри родился с редким складом ума и мышц, обеспечивающим лидерство в любом начинании. Недюжинная воля, широта помыслов, фонтанирующая энергия и при всем этом - полное пренебрежение принципами нравственности - позволили честолюбивому парню зайти довольно далеко, не обладая ни связями, ни достойным образованием. Победителей не судят - это стало ясно ещё в школьных потасовках и до смешного прямолинейно подтверждалось изо дня в день на самых высоких уровнях политики, искусства и всех прочих видах человеческой деятельности. Чуждый состраданию Берри побеждал в схватках, выбираясь на самую верхушку общественной лестницы. Так было до того проклятого дня, когда везунчику не ухмыльнулась глумливая харя(морда?) беды.
Теперь многие из "доброжелателей" Кита задавали себе приятный вопрос как живется победителю, да и можно ли назвать таковым человека, лишенного, по существу, трети своего тела? Придирчиво следили за рейтингом "Аргуса", внимательно вглядывались в крупное, властное лицо его главы и разочарованно вздыхали: дела у Берри шли хорошо. Своим сотрудниками, въедливой общественности, объективам камер, искалеченный Кит демонстрировал улыбку, которой славился ещё на ринге, когда судья поднимал руку взмокшего чемпиона, а зал скандировал его имя. И были, да он знал это, были среди его друзей и врагов такие, кто, видя эту его улыбку, желчно цедил сквозь зубы: "Никакая холера не берет мерзавца Шона!". Они завидовали его власти, упорству, непотопляемости, его умению манипулировать людьми, и даже его инвалидному креслу. А он завидовал всякой твари, имеющей возможность двигаться.
– Смотрите, какой резвый малый!
– Шон скривил мясистые влажные губы, заметив на каменных плитах пола крупного глянцевого жука, направившегося к его неподвижному ботинку. Это была молодая, жизнерадостная, активная и любопытная особь, оснащенная множеством отлично действовавших деталей лапок, усиков, крылышек. Взобравшись на гору ботинка, скрывавшего парализованную ступню, жук зашустрил к идеально отутюженной брючине стального цвета и стал подниматься вверх по жесткой "стрелки". Насекомое осмелело, чувствуя полную неподвижность человека. Шон видел, как шевелились его усики, как слаженно и ловко двигались сочленения шести быстрых конечностей, шевелились, боевито приподнимаясь, лаковые надкрылья.
"И вот я - сто килограммов мыслящего мяса, существо, способное стереть в порошок репутацию политика, спровоцировать войну, экономический кризис, гибель или процветание миллионов людей, я - не могу стряхнуть эту мразь и буду тлеть в могиле, когда сноровистый жучок обзаведется потомством в своей темной норе и будет наслаждаться жратвой, теплом, жизнью..."
Тяжелый кулак Берри опустился на колено, пресекая чужую ничтожную жизнь. Под кулаком хрустнуло, словно раздавили сухарик.
– Вот так.
– Сказал Берри, отирая о пиджак руку.
– Где же теперь твоя жизнь, смельчак? Где искра божьего огня, дававшая тебе право на место под солнцем? Нет, ничего уже нет. А я все ещё здесь, я буду дышать, жевать, управлять. Наслаждаться властью и поскуливанием завистников. Вот в этом и разница между Шоном Берри и всеми вами, друзья.
– Смахнув с брючины расплющенный панцирь, Кит обвел торжествующим взглядом "плывущие" над городом небоскребы. С наступлением сумерек на них зажгутся огненные названия компаний, корпораций, словно клейма, нанесенные небесной дланью. Вызов и угроза "Аргусу". Ошибаетесь, парни! Не Высший покровитель, весьма сомнительного свойства, а Шон Берри будет решать ваши земные судьбы! Кит почувствовал, как дрогнул мускул на его щеке, зачастило сердце - ох, каким тяжелым оказался удар судьбы! Как не заклинай свое тщеславие, как не накачивай подгнившую самоуверенность, от очевидности не спрячешься: то, что случилось два года назад, могло случиться с кем угодно, только не с Шоном Берри. Печальная, таинственная история... Печальная!?
– Сволочная! Мерзкая, грязная, вонючая!
– Шон властным жестом толстых, цепких пальцев заграбастал пачку сигарет, которые специально держал на виду, что бы не дразнить желание припрятанной заначкой, не бороться с искушением сократить дозу по настоянию докторов. Не станет он плясать под их дудку, не будет лишать себя последних хиленьких удовольствий. И так уже - сокращен. До самой грудной клетки.