Успеть ко второй луне
Шрифт:
– Позвольте, я угадаю. Юнец – это Эрик Белл?
– Он самый, пёс его задери.
Хозяин обречённо махнул рукой и умолк. Стэн, оглядевшись, заметил в углу на столике коньячный графин.
– По-моему, мистер Ингвардсен, вам не помешало бы выпить.
– Не поможет, я пробовал. Впрочем, давайте, почему бы и нет.
– Я налью, если вы не против.
Стэн плеснул в бокал янтарную жидкость. Хозяин сделал пару глотков, но, кажется, даже не почувствовал вкуса. Так и сидел, уставившись в стену перед собой.
– Расскажите всё по порядку, –
– Да… Крайний срок был – неделя перед открытием. К этому времени мы сформировали список участников. Морока та ещё, говоря откровенно. У нас ведь каждый халтурщик мнит себя непризнанным гением. Некоторые, услышав отказ, чуть ли не в лицо мне плевали. Нет, я всё понимаю, мы ищем новое, нестандартное, – но рисовать ведь надо уметь! Хотя бы самую малость! А эти бездари… В общем, предварительный отсев наконец-то кончился. На следующий день я приехал в галерею с утра. Надо было решить ещё кучу организационных вопросов, распределить картины по залам. Ну и мистер Юхнер должен был лично оценить всё отобранное…
Ингвардсен опять замолчал, и Стэн подбодрил его:
– Продолжайте, пожалуйста.
– Я припарковался у служебного входа, как всегда. И увидел, что на крыльце меня дожидается этот парень. Картина была при нём. Не очень большая – три на два фута. Он начал объяснять, что, дескать, не успел уложиться в срок, но очень хочет участвовать. Просил сделать для него исключение.
– И как вы на это отреагировали?
– Посочувствовал ему. Разрешил показать картину.
– Ага… – Стэн вдруг ощутил волнение. – Ну, и что на ней было?
Ингвардсен угрюмо вздохнул. Молча отхлебнул из бокала.
– И всё-таки, – сказал Стэн, – что было на холсте?
– Я не помню.
– Не помните? В каком смысле?
– В буквальном! Начисто забыл, понимаете? В памяти только и осталось, как он повернул картину лицевой стороной ко мне. А дальше – будто туман перед глазами… Или не туман даже, а такой, знаете, клубящийся свет. В себя я пришёл уже в своём кабинете, сидел за столом, обхватив голову руками. Сердце колотилось как бешеное… Ещё минут десять пришлось сидеть, чтобы успокоиться. Потом кое-как поднялся, пошёл работать.
– А Эрик? С ним что?
– Не знаю! Сколько раз я должен повторять? На всякий случай я выглянул на улицу снова, но его уже не было. И в здание он, похоже, не заходил, никто из моих коллег с ним не пересекался.
– А картина?
– Он её забрал, очевидно.
– То есть на выставке её нет? Вы в этом абсолютно уверены?
Хозяин дома взглянул на гостя как на полного идиота. Стэн терпеливо сказал:
– Да-да, вы только что объяснили, что не помните нарисованное. А Эрик так и не записался на выставку. Но я сейчас не об этом. Возможен ведь и другой вариант, рассуждая теоретически. Кто-то присвоил картину Эрика, выдав за свою. И теперь получает чужую славу. Поэтому я и спрашиваю, может, какая-нибудь
– Полная ерунда. Все представленные картины прошли отбор. Это-то я помню отлично. И точно знаю их авторов. Любой обман исключён, для нас это вопрос чести.
– Что ж, спасибо за пояснение.
Стэн прошёлся по комнате, размышляя. Версию с подменой картины он и сам считал малоправдоподобной. Но и история с внезапной потерей памяти тоже не внушала доверия. Наоборот, теперь к Ингвардсену стало ещё больше вопросов.
– Ну хорошо, – сказал Стэн. – Допустим, с Эриком всё было именно так, как вы рассказали. Но это было две недели назад. А сейчас с вами что творится? На вас лица нет.
– Вы надоедливы совершенно до неприличия. Но лучше уж вы, чем… Как, вы сказали, ваше имя?
– Стэн Логвин.
– Это ваш стиль – прийти с пистолетом, чтобы поговорить о живописи? Впрочем, не отвечайте, мне всё равно. Так вот, мистер Логвин, тот инцидент с картиной не прошёл для меня бесследно. Он смутил меня, выбил из колеи. Хотя поначалу это было не так заметно. Я продолжал работать, выставка успешно открылась. Но постепенно я замечал, что смотрю на всю эту затею уже другими глазами.
– Поясните, будьте любезны.
– Это не так-то просто на самом деле. Сам уже не впервые пытаюсь сформулировать для себя. Раньше всё было ясно: я отбираю качественные картины для галереи, отсеиваю бездарности. Честно выполняю свою работу и получаю за это деньги. И нет, мой интерес не был исключительно меркантильным, я действительно ценю живопись, но… После того злополучного эпизода появилось что-то ещё.
Снова повисла пауза. Ингвардсен, допив свою порцию, задумчиво постукивал ногтем по тонкой стенке бокала. Стэн не торопил его.
– Знаете, – сказал Ингвардсен, – всё это довольно забавно, если взглянуть под определённым углом. Вы ведь были на выставке? Видели фаворитов? Взять тот же «Ужин в беседке» – это и правда неплохая работа, автор достоин аплодисментов. Но она хороша именно своей новизной, провокационной темой и подчёркнутой гротескностью исполнения. Некоторые, однако, уже восприняли успех «Ужина» как сигнал и начали штамповать своё по этому образцу. И так случается раз за разом: за талантом-новатором, словно стадо, тянутся эпигоны, халтурщики, которых интересует лишь гонорар.
– Ваш нынешний нервный срыв из-за этого?
– Нет, разумеется, всё сложнее. Это я вам пытаюсь обрисовать контекст, в котором существую и мыслю… А встряска от встречи с Беллом что-то дополнительно сдвинула в моём восприятии. Я стал иначе видеть картины. Помимо привычной дихотомии «халтура – качество» я ощущаю что-то ещё. Трансцендентное, не поддающееся вербальному выражению. Да, вот именно, ощущаю, но не могу зафиксировать.
Говоря это, Ингвардсен всё сильнее приходил в возбуждение. Бледность сменялась нездоровым румянцем. Речь ускорялась, дикция становилась невнятной.