Успокоительное для грешника
Шрифт:
Дон Видаль отпил немного вина и продолжал:
— Когда он пришел на место встречи, солнце уже поднялось высоко. Человек с этим голосом — Жуакин называл его так — ждал его там, с улыбкой на лице лежа на солнце в лощинке.
Жуакин полез под одежду и достал чашу. Сказал: «Вот она», — бросил ее ему и пошел дальше.
Тот человек крикнул, чтобы он подождал, сказал: «Это тебе», — и бросил Жуакину небольшой кожаный кошелек. Кошелек ударился о его спину и упал на землю.
— За риск. Когда продам чашу, поделим выручку.
— Не нужны мне ваши деньги, — ответил Жуакин.
Настоятель умолк.
— Значит, чаша была похищена из Тауля, — сказал Беренгер.
— Он очень страдает из-за своего поступка, — сказал дон Видаль.
— Ему не следовало этого делать, — сказал епископ. — А уж раз сделал, нужно было вернуть чашу на место, не отдавать ее сообщнику. Больше он вам ничего не рассказывал?
— Сказал, что больше ничего не помнит. Возможно, сообщник ударил его по голове.
— Не исключено. Получали вы какие-нибудь интересные сообщения из Сан-Льоренте?
— Да. Настоятель монастыря написал, что у них пропал монах по имени брат Виталис, примерно сорока лет, среднего роста, с седыми волосами. Голубоглазый, круглолицый. Определенно не брат Жуакин.
— Определенно.
— Они боялись, что Виталиса убил молодой ризничий из Тауля, бежавший из деревни после похищения серебра из церкви. Рассудили, что человек, способный на такое святотатство, вполне мог убить проходившего монаха ради хлеба в его котомке.
— Жуакин.
— Они расследовали все обстоятельства и написали мне о том, что им говорили о Жуакине — что он похитил старую чашу из запертого шкафа в церкви, или, по крайней мере, что шкаф оказался взломан в тот день, когда молодой человек исчез. И это совпадает с его рассказом.
Погоню за Жуакином прервала внезапная перемена погоды, пошел проливной дождь со снегом. Преследователи поспешили домой; но Жуакин, кажется, перенял у лис и куниц не меньше, чем у отца Ксавьера. Он нашел каменистую нору, свернулся в ней клубком и уснул. Преследователи нашли его следы, которые вели к той норе. Что произошло потом, можно только догадываться, — добавил дон Видаль.
— Вы полагаете, что наш юный монах — вовсе не монах?
— Возможно, — ответил настоятель. — Но, как вам известно, в епархии Риполь, к примеру, в горах много маленьких монастырей. В большинстве из них приняли бы здорового, работоспособного молодого человека без особых расспросов. Краткость его пребывания с ними может объяснить его незнание и общую путаницу.
— Совершенно верно. Опросить всех было бы трудно.
— Я обнаружил еще кое-что, — заговорил настоятель. — Хотя, возможно, вы и не сочтете это свидетельством, но это вполне совпадает с тем, что я знаю о характере Жуакина. Этой зимой, как вы помните, было два сильных бурана, один перед Рождеством, другой — весной. Отец Ксавьер сказал настоятелю Сан-Льоренте, что даже мать прокляла Жуакина как праздного вора и глупого олуха, не стоящего ничьих молитв или слез. На стороне молодого человека были только он и пекарь. Они много молились о его безопасности в метель.
Пекарь утверждал, что у Жуакина не хватило бы ума похитить такую вещь. Он мог украсть лепешку,
— Как вы говорите, это не свидетельство, но все-таки важно.
— Ваше Преосвященство, как брат Жуакин пришел к вам, в монашеской одежде?
— Да, благодаря отзывчивости несчастного Гвалтера Гутьерреса. Это было незадолго до конца зимы, — заговорил епископ. — Кажется, в феврале. Гвалтер рассказывал, что он укрывался от сильной метели в какой-то таверне в Фигуересе, и туда вошел, пошатываясь, молодой монах. Ступни его были обернуты тряпьем, ряса была грязной, рваной, ноги были мокрыми до колен, и он дрожал от холода или лихорадки.
Гвалтер говорил, что этот несчастный молодой монах, стоявший у двери, напоминал своим видом утонувшую крысу. Он предложил парню войти и сесть поближе к огню, чтобы согреться. Затем, — продолжал Беренгер, — заказал тарелку хорошего супа для несчастного брата и чашу вина. Когда монах сказал, что не сможет заплатить, Гвалтер велел хозяйке приписать это к его счету и найти монаху постель с теплыми одеялами. Вы помните, каким он был щедрым, — добавил епископ.
— Да, в самом деле, — сказал дон Видаль.
— Гвалтер решил выяснить у молодого человека, откуда он и как оказался там.
Беренгер сделал паузу и отпил глоток вина, чтобы смочить горло.
— Гвалтер пострадал из-за своего неумеренного любопытства, — сухо сказал дон Видаль.
— Да, — сказал епископ. — Но тут хозяйка поставила перед молодым человеком тарелку супа и положила большой кусок хлеба. Тот потерял всякий интерес к Гвалтеру и принялся есть, как в конец изголодавшийся человек.
Гвалтер попытался заставить молодого человека остановиться на минуту — «пока он не навредил себе», по его словам, — и сказать откуда он. Сделал ли он это по доброте или из неумного любопытства, не знаю, — продолжал Беренгер, — но, видимо, снова потерпел неудачу.
Монах отправил в рот еще кусочек хлеба, проглотил его, а затем повернулся к своему благодетелю.
— С гор, — ответил он, сказав чистую правду.
— Значит, у тебя был тяжелый путь, — сказал еще один человек, сидевший поблизости. — Буран еще не кончился.
— Он застиг меня, — сказал брат, откусивший еще кусочек хлеба. — Он был сильным, но я оставался в лесу.
— Значит, ты заблудился, — сказал третий. — Все ясно.
Молодой человек покачал головой.
— Нет. Я шел по течению реки. Но поскользнулся, упал и потерял обувь.
— Значит, идти босиком в такую погоду тебя заставила не вера? — спросил Гвалтер.
Гвалтер говорил, что, видимо, этот вопрос только смутил молодого человека, — сказал Беренгер.
— Видимо, он не понял, о чем говорит Гвалтер, — сказал настоятель.
— Очевидно, вы правы, дон Видаль. Так и не узнав, откуда этот несчастный молодой монах, он спросил его имя и предложил привезти его сюда, заверив, что вы с удовольствием приняли бы его в свой монастырь.