Усыпальница

Хостетлер Боб

Ионатан, скрестив ноги, сидел на полу, рядом с женой, лежавшей в постели. Когда Каиафа и Саломея вошли, он не встал и ничем не дал понять, что заметил их. Протянув руку к стоявшему рядом кувшину, достал тонкий платок, слегка отжал его и положил на лоб Мириам, заменив прежний.

— Жар становится сильнее.

Ионатан бросил платок в кувшин.

— Платок сразу становится горячим. Он сохнет так быстро, словно лихорадка вытягивает из него воду… Вода как будто уходит в песок… Ей не становится лучше, только хуже и хуже.

— Врач приходил? — спросила Саломея.

— И уже ушел, — ответил Ионатан.

Откинув тонкую простыню, он показал ноги Мириам — на них было не меньше десятка присосавшихся пиявок.

— Он сказал, пиявки высосут из нее лихорадку.

Ионатан поправил простыню.

— Но ей все хуже.

— Она в сознании?

Саломея опустилась на колени рядом с невесткой, дотронулась до ее щеки.

— Нет. Ей, похоже, даже сны не снятся. Ни единого звука, ни разу не застонала с тех пор, как ты ушла. И не двигается… Совсем не двигается.

Ионатан снова протянул руку к кувшину.

Саломея посмотрела на мужа, который так и остался стоять у самой двери в полутемную комнату. Лунный свет лился из квадратного окна позади кровати.

— Что можно сделать?

Казалось, Саломея чем-то недовольна.

— Ведь можно же сделать хоть что-нибудь?

Каиафа пристально посмотрел на жену и перевел взгляд на Мириам. Глядя на ее неподвижное тело, он почему-то вспомнил рабби, несколько дней назад изгнавшего торговцев со двора Храма. Каиафа послал Малха проследить за ним и разузнать хорошенько об этом человеке, хотя особой надобности в этом, может быть, и не было. Но о нем говорил весь город. Все в Иерусалиме судачили об учителе — оказалось, он из Галилеи! — который «очистил» Храм. Именно так все и говорили: «Он очистил Храм». На самом-то деле ему это сделать не удалось — уже на следующий день менялы и торговцы занялись привычным делом под охраной храмовой стражи. Но об этом никто не вспоминал. Люди радовались, что этот рабби совершил такое — и при этом его не схватили, да и вообще никак не наказали.

Но Каиафа узнал от Малха и другое. Выяснилось, что рабби не только проповедник, но и чудотворец. Он творил чудеса прямо здесь, у стен Храма Господня. Малх рассказал, что сам видел, как он взял на руки младенца, плачущего и покрывшегося пятнами лихорадки, и нежно укачивал его до тех пор, пока он не затих и на смену лихорадке пришел здоровый румянец. Болезнь прошла.

Глядя на неподвижное тело невестки, Каиафа внезапно почувствовал нечто среднее между надеждой и отчаянием. И причиной был не только рассказ Малха, но и вспомнившиеся слова пророка Малахии: «Вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною, и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете, и Ангел завета, Которого вы желаете; вот, Он идет, говорит Господь Саваоф. И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он — как огонь расплавляющий и как щелок очищающий, и сядет переплавлять и очищать серебро, и очистит сынов Левия и переплавит их, как золото и серебро, чтобы приносили жертву Господу в правде. Тогда благоприятна будет Господу жертва Иуды и Иерусалима, как во дни древние и как в лета прежние».

Каиафа покрылся холодным потом. Может быть, он ошибся. А может быть, донесения об исцелениях были правдой, и Малх действительно видел, что делает Сила Божия. Разве не сказал пророк, что «взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его»? Могло ли такое произойти? Что, если человек, пришедший в Храм с возмездием и исцелявший людей с таким состраданием к ним, — последняя надежда Мириам? Что, если он в силах исцелить ее, даже после того как врач расписался в своем бессилии?

— Муж мой! — вывел его из задумчивости требовательный голос Саломеи. — Неужели ничего нельзя сделать?!

Надежды не было, и Каиафа знал это. Но он не только близкий родственник Мириам. Он — первосвященник. На нем лежит ответственность за весь его народ, за Израиль. Он не может взять и пригласить этого мнимого целителя к постели невестки. Вдруг он окажется шарлатаном? А если узнают, что Каиафа призвал рабби, чтобы тот совершил чудо исцеления невестки Анны, жены его сына? Люди могут сказать, что первосвященник стал одним из последователей этого рабби! А это может повлечь за собой ужасные последствия. Настоящую смуту.

Каиафа сделал вдох и только теперь заметил, как долго задерживал дыхание.

— Нет, — сказал он.

Лицо его было непроницаемым.

— Ничего нельзя сделать.

71

Иерусалим, Старый город

— Я хочу есть.

Трейси действительно проголодалась.

— Я тоже, — отозвался Карлос. — Знаю тут одно хорошее местечко. Но сначала хочу тебе еще кое-что показать.

— Мы ведь не потерялись, как в прошлый раз?

Они весь день плутали по лабиринтам улочек Старого города, и несколько раз Карлос честно признавался, что понятия не имеет, куда идти дальше. Но всякий раз они шли и шли, пока он не находил знакомые ориентиры, и все-таки находили нужное место.

— Да, — признался Карлос. — Но скоро найдем дорогу.

Гуляя, они держались за руки. Так повелось с тех пор, как Карлос вел Трейси по лестницам и переулкам к Храму Гроба Господня, месту, которое традиционно считается усыпальницей Иисуса, к базилике Ессе Homo, [45] где мостовая была выложена во времена римского господства и по которым, возможно, ступала нога самого Христа, по Кардо, главной улице Иерусалима в те времена. Теперь Карлос уже не отпускал ее руку, и они так и шли по городу.

45

«Се человек».

Перекусили в пиццерии в еврейском квартале (в Старом городе четыре квартала: еврейский, христианский, мусульманский и армянский). В одном месте, когда они сворачивали за угол, Трейси краем глаза заметила свисающий с крюка коровий бок и едва не поскользнулась. Посмотрев под ноги, она увидела, что по мостовой течет вода пополам с кровью. Трейси прикрыла рот рукой, сдерживая тошноту, и взгляд ее скользнул по выставленным вдоль улицы лоткам с цыплятами, овечьими головами и прочим, что продается в мясных рядах.