Утерянный рай
Шрифт:
– Как дела, Анатолий Николаевич? Как учеба? – начал с дежурного вопроса куратор от комитета.
– Да ничего, хорошо!
– Как ваши родители? Что пишут из вашего Жемчужного? Как там урожай? Ваши друзья тоже учатся? Вы общаетесь?
«Все знает. Знает, откуда я!» – Анатолий гордо отбросил челку назад и стал отвечать. Собеседник, невнимательно выслушав, задал новый вопрос:
– Каким спортом занимаетесь?
Анатолий отвечал на вопросы, а сам видел, что эти ответы заранее известны кагебешнику. Наконец тот перешел к делу:
– Мы к вам уже достаточно давно приглядываемся. И у нас сложилось, в общем-то, хорошее впечатление. Вы сами, без чьей-либо помощи или протекции, поступили
«Ох и стелет мягко! Так что же ему все-таки нужно от меня?» – думал в это время Казаков, вспоминая свой приезд…
…Москва его тогда ошеломила. Когда он только сошел с поезда на Казанском вокзале, его потрясла панорама столицы. Здесь все было огромным: площадь, вокзалы. Толпы спешащих куда-то людей. Ощущение живости и бодрости. Суета сует.
Толик Казаков по характеру подвижный и живой. И то, что других провинциалов в Москве раздражало и пугало, его, наоборот, страшно вдохновляло. Он был молод, энергичен, свеж. Ему легко давалась жизнь в общежитии с несколькими людьми в одной комнате. Он быстро находил общий язык и с начальством, и с преподавателями. Его не раздражала давка в автобусах и троллейбусах. Он даже не ругался, стоя в очереди за пивом. В общем, Анатолий Казаков, с тех пор как покинул родной поселок Жемчужное, без труда, быстро и незаметно для себя и окружающих вписался в новую среду.
И еще он страшно гордился тем, что сумел пробиться в Москву. Один из их класса.
Осенью их всех, как обычно, отправили на картошку. И там он тоже зарекомендовал себя неплохо. Да и какой труд может напугать человека, выросшего в деревне, привыкшего и траву косить, и навоз выгребать по полной программе! А спорт? Основательная закалка, полученная им еще в команде «Лотос», давала о себе знать. Он и бегал, и прыгал, как конь.
И сейчас ему польстило то, что за помощью обратились именно к нему. «Значит, заметили. Заметная я фигура на курсе. Не к кому-то обратились, а ко мне!» Сердце его мгновенно переполнилось гордостью. Но он понимал, что сразу соглашаться не следует.
– Можно мне пару дней подумать?
– Хорошо, подумайте, – ответил ему Маслов и шумно вдохнул воздух носом. – Когда надумаете, позвоните вот по этому телефону.
В общем-то, он уже все решил. Но держал паузу два дня. «А что, собственно, изменится в моей жизни, если я буду с ними сотрудничать? Да ничего! Тем более что дело касается будущих, в следующем году Олимпийских игр в Москве. Все равно по факультету ходят слухи, что нам придется на них работать, обслуживать эти игры. Какая разница, что так, что этак мы будем официантами, разнорабочими, контролерами и так далее. С другой стороны, связь с такой могущественной организацией в жизни не помешает. Ведь не зря этот Маслов намекнул, что они имеют возможности самые разнообразные. В общем, звоню». Но только он собирался набрать заветный телефонный номер, как другая мысль остановила его: «Не очень-то это и красиво получается. Доносить на кого-то потихоньку».
Но с другой стороны, тот же дед с такой гордостью, с блеском в глазах рассказывал, как он служил в охране у царя. Он служил империи. Могучему государству…»
На третий день Казаков позвонил. Трубку на том конце провода мгновенно поднял незнакомый человек:
– Маслов? Сейчас позову!
Через секунду Анатолий услышал знакомый, с хрипотцой голос Евгения Борисовича:
– А, мой молодой друг! Давайте не будем обсуждать наши дела по телефону. Мы можем с вами встретиться? Ну, хотя бы завтра. А вот где? В институте? Нет, в институте не надо! Я завтра буду в гостинице «Москва». И в шестнадцать ноль-ноль давайте встретимся там. Я буду ждать вас на входе.
Действительно, когда Анатолий пришел к парадному входу гостиницы «Москва», Маслов уже ждал его. Они быстро поздоровались, и кагебешник повел его мимо швейцара в холл к лифту. Пока лифт поднимался на шестой этаж, Анатолий в уме проговаривал, прокручивал свой будущий разговор с куратором их факультета.
Они зашли в пустой номер, который Маслов открыл своим собственным ключом. Присели у стола. Номер был небольшой, одноместный, типичный. Узкая кровать, стол, пара стульев. Хотя снаружи гостиница выглядела помпезно, удивляла простота и даже советская примитивность внутри.
– Ну, что решили, Анатолий Николаевич? – спросил Маслов после обычных традиционных расспросов о здоровье, о доме.
– Да, я готов помочь комитету в этой работе, – заранее заготовленной фразой ответил ему Казаков.
– Вот и хорошо! Вот и хорошо! – как-то сам для себя сказал Маслов. – Тогда нам надо как-то оформить наши отношения.
– То есть? – удивился Казаков.
– Ну, понимаете, Анатолий Николаевич, это нужно для моего отчета перед начальством. Для этого надо, чтобы вы написали заявление примерно следующего содержания: «Я, такой-то, такой-то, берусь помогать в работе Комитету государственной безопасности. При этом обязуюсь не разглашать те сведения, которые станут мне известны в ходе сотрудничества». И соответствующую подпись. И еще вам надо придумать какой-то псевдоним.
«Во, как в кино про шпионов. Ну да ладно. Раз уж согласился с ними работать… Посмотрим, что он мне еще предложит».
– У вас ручка есть?
– Вот, пожалуйста, – Маслов протянул ему шариковую ручку. – Я могу помочь, продиктовать.
– Ну, давайте! А как подписаться?
– Каким-нибудь псевдонимом.
– Ну, давайте я назовусь Робертом…
Получив вожделенное заявление, Маслов аккуратно сложил его в папочку, с которой только что пришел.
– Никто никогда ничего не узнает. В нашей организации документы хранятся в строжайшем секрете. Только в сейфах и только на работе… Ну, раз мы договорились о сотрудничестве, то мне хотелось бы поговорить об одном деле, в котором бы я хотел, чтобы вы нам помогли разобраться. Дело, я бы сказал, щепетильное, но очень важное…
Трамвай, позванивая и громыхая железными колесами, несет Анатолия по тихой улочке Москвы в сторону общежития. Поздняя осень. Ветерок, словно заправский дворник, гоняет по улице желтые листья. Туда-сюда. Но Казакову как-то не до красот. Мысли нудные, неприятные. И на душе как-то тошно. Беспокоит дело, которым предложил ему заняться Евгений Борисович. Само дело, в общем-то, несложное. Да это даже и не дело. А так, поручение. Но…
«И зачем я связался с ними? Учился бы себе да и учился. Сказал бы, что занят, первый курс. “Важно, важно”. А что важного-то?»