Утешный мир
Шрифт:
– Черчение – бог с ним, оно год всего, – сказала я. – А про физику и математику надо подумать…
– Я люблю математику, чувствую ее и успеваю по ней лучше многих, – прижав руки к высокой груди, говорила Ванесса на следующей неделе, глядя зелеными глазами прямо в душу учителя. – И я бы хотела делиться. Но не только списывать и подсказывать. Я готова помогать, объяснять…
Двое самых оболтусов сначала, конечно, для порядку посопротивлялись, а потом и сами были рады, когда через месяц курируемых учителем занятий с Ванессой вдруг что-то, чуть не впервые с начальной школы поняли и сами (!!) решили самостоятельную сначала на твердую тройку, а потом и (о чудо!) на слабенькую четверку…
Стесняясь, в пустом коридоре, чтобы никто не видел, подошла девочка из хорошистов-карьеристов:
– Без проблем! – ответила Ванесса. – Приходи ко мне сегодня в пять с тетрадкой.
– Удивительная девочка! – говорили дома родители одноклассников. – И кто бы мог подумать! Результаты не хуже, чем у дорогостоящих репетиторов. А вы, идиоты, ее еще в младших классах, помнится, дразнили! Теперь-то ты понимаешь, что не все то золото, что блестит?!
О золоте. Однажды я по наитию попросила Ванессу распустить ее веревочную косу… и обалдела! Это был такой сумасшедший, темно-медный, лениво-волнистый водопад. Хотелось намотать ее тяжелые волосы на руки и застыть в медитации.
– Ты когда-нибудь?..
– Никогда.
К выпускному в девятом классе мы с Ванессой готовились полгода. Дольше всего упирались выпущенные из-под убранной челки прыщи; в результате пришлось все-таки замазать их последние бастионы тональным кремом. Еще два месяца Несси училась ходить на высоких каблуках. Один вывих лодыжки и несколько синяков – ничего страшного. На темно-красное платье, на котором настаивала я, она не решилась. Остановились на зеленом, в тон глазам.
После выпускного это была уже другая девушка. Как выяснилось, только на первый взгляд.
– Ты все доказала. Может быть, пора тебе в физико-математический лицей? – спросила я. – Все-таки там другой уровень подготовки…
– Нет, – сказала Несси. – Зачем? Я и так сумею в университет подготовиться. Я уже и малый матмех нашла, как вы мне советовали, и двухгодичные курсы присмотрела. И… вы понимаете… это ведь была еще не подача блюда на стол. Это было так, в кухне покрутиться, приготовить кое-чего…
– Это уже без меня, – твердо сказала я.
– Конечно, – улыбнулась Несси и протянула мне ловко извлеченный из бесформенного мешка букет. – Спасибо вам за все. Давно хотела сказать, что у вас очень красивые глаза, они прекрасно гармонируют с изменчивым питерским небом и вашей многогранной личностью.
Я смеялась еще некоторое время после ее ухода и сама чувствовала в своем смехе некую нервозность. Еще два года для подачи блюда на стол. Я не завидовала Инне. Больше того, мне уже было ее жалко…
Начните делать что-нибудь другое!
– Уже много лет каждый день у нас идет война. Раньше был перерыв на выходные, а теперь, класса, наверное, с пятого, в выходные все то же самое. Если бы вы знали, как я от этого устала! Да и он наверняка тоже устал. Выглядит это так. Он приходит из школы, ест и утыкается в телевизор или свой телефон-коммуникатор. Я ему говорю: когда ты собираешься делать уроки? Он говорит: потом. Я говорю: когда это потом, лучше сразу сесть, все сделать и свободен до вечера. Неужели ты не понимаешь, что это разумнее, чем тянуть до бесконечности? Он говорит: я устал. Я говорю: а что тебе задано, допустим, по английскому (у него там тройка была в прошлой четверти)? Он говорит: не помню. Я говорю: как это ты не помнишь? Записывать надо! Учительница наверняка говорила! Он отвечает: я не услышал. Я говорю: странно было бы, если бы мой начальник выдал мне какое-то распоряжение, а я его не услышала. Неужели ты не понимаешь, что учиться сейчас – это твоя единственная работа, и от того, как ты ее выполняешь, зависит качество твоей будущей жизни? Он спрашивает: про дворников будет? Уже скоро? Тут я завожусь и начинаю говорить (а потом и орать) про то, что дворник, какой бы он ни был, честно зарабатывает себе на хлеб, а он в своей жизни еще ни копейки не заработал и живет на всем готовом, и этого готового у него в сто раз больше, чем было у меня в моем собственном детстве, а меня, между прочим, никто никогда за уроки не усаживал, я все
– Она везде лезет. Роняет. Ломает. Я ее не шлепаю, не ору на нее (ну очень стараюсь, по крайней мере) – я знаю, это вредно, а она еще маленькая. Я ей объясняю, как в психологических книжках написано. Предлагаю что-то взамен. А она ничего не понимает – лезет и лезет. Упрямая как пень. Теперь еще и огрызаться стала. Не дашь ей что-нибудь, так она сразу: ты плохая! Это матери-то! В три с половиной года! А что же дальше будет?! Если твердо стоять на своем, начинает истерить, аж заходится. Мне ее сразу жалко. Невролог говорил: не надо, чтобы ребенок часами орал, это вредно. Теперь она научилась говорить: мамочка, я больше так не буду! Хватает от силы на пятнадцать минут. Потом что-нибудь следующее. Муж говорит: выдрать один раз как следует, и будет как шелковая, мама советует в угол ставить, а я понимаю, чувствую: так тоже нельзя, это же ребенок, а не цирковое животное, да и с теми ведь надо гуманно… Я вот думаю: если я ей сто раз одно и то же объяснила, а она не понимает, может, она в развитии отстает?
– Я ему говорю: ты вообще помнишь, что это твой ребенок? Он говорит: помню. А как насчет того, что с ребенком надо заниматься? А он мне: я работаю. А я тогда: давай я тоже пойду работать и всё будем делать по очереди, как у скандинавов. Он говорит: у скандинавов дети живут неделю у матери, неделю у отца. А я ему: ты все перепутал, это после развода. Он мне (не отрываясь от компьютера): так ты что, развестись, что ли, хочешь? Думаешь, ребенку так лучше будет? Тут я начинаю плакать, он говорит: боже, опять! – и идет меня утешать. Самое дурацкое во всем этом, знаете, что? То, что он любит нашего сына и меня, а я люблю его. И вот такая история все время. Я их оставляю одних специально. Он у компа сидит, а сын смотрит, как папа играет. Гулять отправляю – сын на площадке с другими детьми, а он на скамейке на почту отвечает. Купила им абонемент в филармонию, специальный, для родителей с детьми. Он один раз сходил, спрашиваю сына: ну как там? Он говорит: мне вроде ничего, только папа засыпал все время, и я боялся, что он в проход выпадет. Давай лучше в следующий раз ты со мной пойдешь?
Но так же нельзя! Отец же должен принимать участие в воспитании. Тем более мальчик! Я с мужем по вечерам каждый день разговариваю, объясняю. Он вроде согласен, а воз и ныне там. Я от этого раздражаюсь, днем срываюсь на сына, а он-то тут при чем?
В этом месте значительная часть читателей уже, должно быть, находится в недоумении: что общего у этих трех семей? Ведь в первом случае речь идет о подростке, во втором – о совсем маленьком ребенке, а в третьем – и вовсе о взаимоотношениях родителей между собой, в которых сын является лишь поводом для тлеющего годами конфликта.
Однако на самом деле проблема у них у всех одна и та же – ригидность поведения. Годами пробуют одно и то же, отчетливо видят, что оно не только не работает, а наоборот, приносит в семью раздражение, гнев, бессилие, охлаждение и разлад в отношения, – и все равно продолжают раз за разом говорить и делать все то же самое. Зачем?
Скажем сразу: это вовсе не глупость участников событий. Здесь работают очень глубокие, базовые механизмы. Повторяемость действия дает ощущение надежности. А уж если так же делают (делали) какие-то значимые личности, например родители, или о необходимости подобных действий пишет какой-то уважаемый в референтной группе источник… Сколько родителей сообщали мне нечто вроде такого: «…Когда я был мальчишкой, я клялся себе, что никогда не буду рассказывать своим детям про то, как они станут дворниками, если будут плохо учиться, потому что мне про это чуть не ежедневно вещал собственный отец (меня это раздражало до зубовного скрежета), и – о ужас! – вот прямо вчера поймал себя на том, что именно теми же словами, точно с отцовской интонацией обращаюсь к собственному сыну…»