Утешный мир
Шрифт:
– Спасибо, – вежливо сказала Ксюша и, подумав, добавила: – То есть психология сможет то, что я сама смогу?
Я улыбнулась и кивнула – определение показалось мне не лишенным изящества.
– Тогда вот что, – Ксюша деловито поддернула рукава кофточки. – У нас в классе есть одна девочка, Таня Краснова. Так вот она меня прямо выбешивает.
Я вздохнула, внутренне адресовав себе что-то вроде упрека: а ты что, на философский диспут с четырнадцатилетней пышечкой настроилась?
– Расскажи мне подробнее о Тане, – попросила я (один из феноменов подростковости: интересуют подростков только они сами, но рассказывать им всегда проще о других).
Естественно, Таня оказалась высокой и стройной. У нее большие зеленые глаза и
Совершенно очевидно, что у моей Ксюши все не так. Собственно, сама Таня не сделала ей ничего плохого, она ей вообще ничего, кроме «привет, пока, у тебя случайно нет лишней ручки?» никогда и не говорила. Но!
– Ты хотела бы с Таней дружить? – спросила я.
– Не знаю, – Ксюша помотала головой. – Я бы, кажется, хотела, чтобы ее не было.
– Но тогда где-нибудь непременно обнаружилась бы какая-нибудь другая – Маша или Света, – предположила я.
– Да я и сама понимаю, что это неправильно, – понурилась девочка. – Но сделать-то с собой ничего не могу… Ага, помню: если я сама не могу, то и психология мне не поможет… Ну так я выговорилась уже (как вы там этот способ называли?), теперь пойду?
– Да, пожалуй, единственное, что я могу тебе напоследок предложить, это рассказать мою собственную историю. Как ни странно, ее героиню тоже звали Таней. Таня Волжанская – мне кажется, я бы и сейчас, много лет спустя, ее узнала. А тогда нам с ней было по 12–13 лет…
– Расскажите! – Ксюша подалась вперед. Видно было, что ей действительно хочется услышать.
– Каждый год меня отправляли в один и тот же пионерский лагерь над заливом. Я всю жизнь долго привыкаю к людям, поэтому за одну смену я не успевала ни с кем подружиться и даже толком познакомиться, бродила одна, молчала, на вечерних танцах стояла у бортика танцплощадки и все время, как заведенная, шила мягкие игрушки в соответствующем кружке. Эти игрушки были мне, в общем-то, не нужны, младших братьев и сестер у меня не было, и я привозила их домой на прокорм моли, живущей к коридоре на антресолях.
Моя ровесница Таня Волжанская была лагерной звездой. У нее были большие темные глаза с длиннющими черными ресницами, гладкие и блестящие темные волосы, которые она носила распущенными (мои природные кудри постоянно спутывались в колтун приморским ветром и не поддавались даже железной расческе). У Тани был высокий хрустальный голос, на лагерных концертах она пела соло песенку про оленя, пролетевшего над городом, и некоторые даже плакали от умиления. Я всегда мечтала петь, но у меня не было и нет ни слуха, ни голоса. К тому же она умела рисовать шариковой ручкой принцесс в роскошных нарядах с великолепными прическами (в девичьих палатах этот навык очень ценился). Таня приезжала в лагерь на три смены и всех там знала, и все знали ее. Она никогда не оставалась одна, могла легко поддерживать разговор на любые темы с девочками, мальчиками или даже с вожатыми. А еще у нее были такие гольфы в сеточку и с помпончиками, о которых я всегда мечтала, целых три пары – красные, белые и коричневые, под любой наряд…
Я полагаю, что нельзя даже сказать, что я Тане Волжанской завидовала. Она казалась просто существом из иной страты – смотри и удивляйся, но ко мне все это отношения не имело – слишком велик разброс.
Представь, каково было мое изумление, когда на следующее лето (нам исполнилось по 13 лет) Таня Волжанская меня не только вспомнила, но и выбрала для общения! Она поменялась с кем-то кроватями, и теперь мы в палате спали рядом и делили одну тумбочку. Кроме того, Таниным попечением нас вместе отправляли дежурить в столовой, у лагерных ворот и собирать шишки для в меру безумных идеологических композиций, которые мы поотрядно выкладывали перед жилыми корпусами. Остатки ее прошлого «небожительства» в моих мозгах мешали мне свободно общаться, и я по-прежнему в основном молчала, но Таня легко говорила за двоих. Однажды нашей темой было «про любовь», и Таня рассказала мне такую историю: «Ты знаешь, мне Генка еще с прошлого лета нравился. Ему ведь уже 14 было. И вот в этом году он на первую смену опять приезжает, и вроде уже у нас все хорошо – он меня на танцах приглашает, мы гуляли по аллее три раза и на качелях, – и вот какой облом: захожу я как-то раз в туалет (наши лагерные туалеты были зелеными сарайчиками с дырками в усыпанном хлоркой полу, поделенными фанерной перегородкой на мальчиковую и девичью половины), и вдруг за перегородкой кто-то ка-а-ак пернет! Прямо как стреляют, я даже сначала не поняла ничего. Ну я посмеялась, хотя неприятно, конечно, пошла выходить, смотрю, а с той стороны Генка выходит! И ты знаешь, как отрезало. Ну вот разонравился он мне сразу – и все, ничего не поделать! И теперь, когда вижу его, так сразу… Обидно даже, ведь у нас уже все так хорошо налаживалось…»
Я с трудом сдержала смех (боясь обидеть) и попыталась осторожно оказать Тане поддержку, предположив: а может, это вовсе и не он был? – «Он, точно он! – печально махнула рукой Таня. – Я ж тогда специально спряталась и проверила, никого там другого не было…»
Как ни странно, но после этого разговора мне стало намного проще общаться с Таней.
Ксюша отсмеялась, утерла выступившие слезы и сказала:
– Ну эта ваша Таня, конечно, дура! А вы ее себе просто придумали. Да, я поняла. Я тоже свою Таню придумала и злюсь теперь не на нее, а на свою придумку, а могла бы, например, похудеть и тоже на танцы пойти… Да!
Мы еще некоторое время, уже без применения Тань, поговорили о программе подъема Ксюшиной самооценки.
– Мне и правда легче стало, – призналась девочка, – и я теперь папе скажу…
Я, естественно, обрадовалась и закивала.
Но, уже уходя, Ксюша вдруг повернулась ко мне и тихо, задумчиво и серьезно сказала:
– А вы знаете, я тут подумала, так я бы, пожалуй, тоже, ну как Таня, с этим Генкой потом не смогла бы…
– Подростки… – пробормотала я себе под нос, волей удерживая на месте расползающиеся уголки губ.
Блюдо, которое следует подавать холодным
Толстенная коса, похожая на корабельный канат. Лоб закрыт челкой. Под челкой – прыщи. Толстые запястья и лодыжки. Какие-то странные туфли с застежкой-перемычкой – в таких рисовали детей в старых советских книжках. Маленький рост, тяжелая попа. Глаза как будто интересно-зеленые, но смотрят так мрачно, что кажутся черными. В руках – книжка с формулами на обложке. Где же родители этого чуда?
– Я пришла одна, – говорит чудо. – Меня мама к вам записала. Меня Ванесса зовут.
– Какое удивительное для наших краев имя, – несколько натужно восхитилась я. – А как же его сокращают?
– Дома зовут Ванечкой, а в школе – Ванной-говнянной, – флегматично ответила девочка.
– Так. А по какому поводу тебя мама ко мне записала? Что она тебе-то самой сказала?
– Меня в школе травят, – глядя исподлобья, сообщила Ванесса. – Мама сказала: сходи к психологу, вдруг что дельное посоветует.
– В каком классе ты учишься? Какая школа?
– В седьмом. Школа, которая вон, во дворе.