Уто
Шрифт:
– В каком смысле?
Мне бы так хотелось, чтобы у меня в голове уже был готовый ответ, но у меня его не было; весь мой самоконтроль улетучился, и я этого даже не заметил, все, что я мог, это лишь с трудом переводить дыхание.
Долой послушного сына!
Джеф-Джузеппе в кухне, обувь не снял. Правда, на нем не теплые сапоги, которые он надевает, когда выходит на улицу, а черные, почти новые кроссовки, но все же и это обувь. У
Он подходит ко мне, повернув голову набок и уткнувшись подбородком в плечо, бросает на меня взгляд исподлобья.
– Не хочешь травки покурить? – говорит он.
– Что? – Я застигнут врасплох.
– Травки, – повторяет он уже более развязным тоном.
Мы заходим с ним в бывшую комнату для гостей, где со времени моего приезда поселился он. Джеф вынимает из коробки уже готовый косяк, не без труда раскуривает его, прищуривает глаза, затягивается.
– Где ты достал это зелье? – спрашиваю я.
– В школе, – он с трудом подавляет кашель, передает косяк мне.
Включает стереосистему, стоящую на столе, ставит диск группы «Дэдбоун»: электрогитары, которые орут так, что, кажется, динамики вот-вот лопнут, и, словно соревнуясь с ними, хриплые, надорванные, душераздирающие голоса.
– Как поживаешь? – спрашиваю я.
– Хорошо, – отвечает он, опять сощурив глаза. – Лучше, чем раньше. – У него даже голос стал ниже или, по крайней мере, ровнее: ему удается удерживать его в одном регистре, особенно когда он произносит отдельные слова или короткие фразы.
Меня разбирает смех: мне кажется, что прошли годы с момента моего приезда, с тех пор, как они с отцом поджидали меня у выхода из аэропорта.
Джеф-Джузеппе кивает головой в ту сторону дома, где живут его родители, вроде бы небрежно и рассеянно – видимо, скопировано с меня и, наверно, тщательно отработано.
– Ну и скандал они тут учинили! – говорит он.
Ему не удалось сдержать кашель, и, чтобы загладить промах, он снова хватается за сигарету.
– Кто? – спрашиваю я, хотя мне совершенно ясно, кого он имеет в виду.
– Витторио и Марианна, – отвечает он и протягивает мне почти докуренную сигарету.
– Ссорятся? – спрашиваю я с ощущением, что куда-то лечу, хотя на самом деле я не двинулся с места.
Джеф-Джузеппе кивает головой и снова идет к проигрывателю.
– Я вроде слышал, что в Мирбурге никто ни с кем никогда не ссорится. Будто бы здесь вообще не бывает ссор.
Он нажал кнопку и попал на середину какого-то дикого танца, еще увеличил громкость и посмотрел на меня исподлобья.
Он казался мне подделкой под меня, да еще не слишком удачной, пустой оболочкой,
Мы смеялись и кружили по комнате, музыка лилась рекой: участки стоячей воды чередовались с отравленными ядом течениями.
Долой семейное счастье!
Ссорятся Марианна с Витторио, ссорятся прямо в коридоре, между собственной спальней и кабинетом Витторио. Их ссора не похожа на прежние выяснения отношений. Тогда они просто обменивались репликами на повышенных тонах; сейчас их голоса долетают до меня через закрытую дверь гостиной и прямо режут мне ухо.
– Ты так зациклен на себе, что просто не в состоянии понять других людей! – говорит Марианна.
– Куда мне! Одна ты всех понимаешь, – говорит Витторио, – ты такая чувствительная!
У меня такое впечатление, что я наблюдаю за авиакатастрофой со взлетной полосы: то, что происходит, кажется мне нереальным и вместе с тем возбуждает мое любопытство, меня охватывает тревога и желание увидеть все своими глазами. Мне хочется уйти отсюда, чтобы ничего не слышать, но я прекрасно знаю, что все равно не уйду, мне хочется заткнуть себе уши, и я боюсь пропустить хотя бы слово.
– Какой же ты грубый! И как злишься, когда чувствуешь себя виноватым! – доносится голос Марианны – теперь, когда она не старается смягчить его, он похож на стальное лезвие с зазубринами: наконец-то проявляется ее черствая натура.
– На самом деле я вовсе не чувствую себя виноватым, – говорит Витторио. – Но у тебя, конечно, совсем другой, возвышенный взгляд на вещи, тебе, наверно, удается разглядеть чувства других под прямым утлом? И ты всегда знаешь, кто прав, кто виноват.
В нем просыпается откровенная злоба по мере того, как он сбрасывает с себя шелуху, накопившуюся за годы, проведенные им в бесплодных усилиях понять и принять.
– Ты всегда так уверена в своей правоте, – продолжает он.
– Обрати внимание, ты совершенно не умеешь слушать других. – Тон у Марианны стал еще резче. – И ты страшно агрессивен!
– Это ты агрессивна! – кричит Витторио. – Со всеми твоими проповедями о понимании, уважении чувств других, смирении и другой подобной галиматье! На самом деле это просто ханжество. Ты – крестоносец, который держит меч наготове, чтобы рубить головы неверным.
Наступает короткая пауза, я представляю себе, как они изучающе смотрят друг на друга, готовясь к продолжению.