Утоли моя печали
Шрифт:
– Кто ты? – спросила она хриплым, шипящим шепотом.
– Заместитель директора заповедника по научной работе, – представился Ярослав, не испытывая зла или неприязни, хотя только сейчас обнаружился урон, нанесенный пленницей: на снегоходе было разбито все пластмассовое и стеклянное, у мотоцикла фара вдребезги и провода вырваны, но самое печальное и смешное – тряпичные крылья дельтаплана изрезаны в лоскутья!
Только свои байдарки пощадила…
– Ты похож на волка, – заключила она, – на волка-одиночку.
– А ты на
После этого диалога он не мог заснуть и ходил возле склада, как голодный зверь, от несгибаемой мужской тоски мысленно рисуя самые безрассудные картины. И наконец не сдержался, отомкнул замок, вошел к пленнице, и она сразу все поняла.
– Ты этого не сделаешь, – готовая сорваться в истерику, проговорила женщина. – Ты же не волк… Ты же человек! Не делай этого! Не надо, пожалуйста!
– Я отпущу тебя, – пообещал он. – Утром покажу прямую дорогу, провожу…
– Не могу… Даже за свободу не могу. – Она забилась в угол, под рваные крылья дельтаплана.
Ярослав сел у стены, нахохлился и замер: решительность пленницы отрезвляла.
– Правда, не могу, – прошептала, приподняв лохмотья. – Ну почему обязательно… так? За свободу, за деньги, за тряпки?.. Почему?!
– Прости, – выдавил он. – Не хватило силы… Ночь, одиночество. Потерял контроль.
Она выбралась из своего угла, присела чуть в сторонке.
– Даже имени моего не спросил! Как же так? Почему?
– Буду звать тебя Пленницей.
– Как? Пленницей?.. Впрочем, да, я твоя пленница. Но это не значит твоя рабыня!
– Завтра уйдешь, – проговорил Ярослав. – Сама уйдешь, напрямую через кряж, чтобы егеря не задержали. Выйдешь к мосту через Маегу, там поймаешь машину…
– Просто так уйду? Ты меня отпускаешь?
– Да, просто так…
– А можно сейчас уйти?
– Можно… Только ночь, как ты пойдешь? А идти надо по осыпям, к тому же здесь зона глубинного разлома. Старожилы говорят, идет, идет человек, вдруг земля раскроется – и нет его.
– Странный ты парень, – вздохнула Пленница. – Волк, но не злой.
– Кто сказал, что волки злые? С точки зрения овцы – да. А если у них такой образ жизни?
– Понимаю, ты осатанел от одиночества.
– И давно…
– Что же тебя держит здесь? Работа?
– Мне здесь хорошо, а одиночество я люблю и ненавижу.
Она помолчала и, кажется, улыбнулась в темноте.
– Я тоже люблю его и ненавижу. А еще – риск люблю и ненавижу. Свободу. И мужчин. Все люблю и ненавижу.
Она молча сняла свитер, майку и бюстгальтер, легла на груду старых сетей, холодная и равнодушная, будто на операционный стол.
– Подойди ко мне, – попросила через некоторое время, – Что же ты?..
Ярослав встал и вышел из сарая, не замкнув дверь.
– Почему ты ушел? – кричала Пленница из-за двери. – Кто ты такой? Я не верю!.. Ты что, импотент? Не можешь? Или идейный? Эй, мужчина?
Он хотел сейчас одного – чтобы она исчезла на рассвете, чтобы не видеть ее днем, как будто ничего не было. Искупавшись под ледяной водой, он пошел спать, а чтобы Пленница не зашла в терем, если вздумается ей попрощаться, он запер дверь на засов и неожиданно спокойно и быстро заснул.
Она не исчезла на рассвете, и когда Ярослав выбрался утром на балкон, увидел Пленницу, собирающую цветы.
– Можно я останусь? Ненадолго? – попросила она. – Поживу в этом сарае? А тебе мешать не буду! Наоборот, помогу! Я все умею.
– Живи, – согласился он, скрывая неожиданную радость от такого ее решения и совершенно забыв, что о Пленнице знают в милиции Усть-Маеги и скоро приедут, чтобы забрать.
Он взял полотенце и пошел умываться под свой душ. А Пленница бежала впереди и рассыпала цветы по ступеням.
– Что это значит? – смутился Ярослав. – Зачем ты это делаешь?
– А хочется! Хочется так! – капризно воскликнула она, однако получилось хрипло, по-вороньи.
Потом, когда он умылся и вылез из-под ледяной воды, она вдруг схватила его руку в свои ладони, восторженно огладила, зашептала:
– Какие у тебя руки! Боже, какие удивительные руки!
Он не знал, как относиться к ее словам, потому что руки у него были грубые, заскорузлые от воды и работы. Но Пленница прижала его ладонь к своей щеке, закрыла глаза.
– Это настоящие мужские руки…
Он сводил ее на Зимнее озеро, показал царских лебедей и научил, как вести себя, чтобы птицы не боялись и подпускали на расстояние вытянутой руки, давали себя погладить.
Потом еще одну ночь они проговорили шепотом – голос у Пленницы никак не восстанавливался…
Утром у Ярослава родилась сумасшедшая идея: оставить ее в Скиту. Не открывая глаз, он лежал и думал, а вдруг это пришла Она – та самая женщина, что грезилась ему в коридорах институтского общежития? Пусть нет у нее длинных каштановых волос, пусть не такая высокая, пусть явилась без белых одежд и не сама пришла – была поймана как пленница; все это условности, необязательная символика, ибо в жизни происходит все по-житейски обыденно.
Он думал так и сам себе противоречил, доказывая, что все это блажь, морок, что она привлекательная, умная, сильная и надежная, но совсем нет чувств, от которых бы перевернулась душа. И что есть предчувствие, что вместе с солнцем может прийти отрезвление…
Еще была мысль сводить ее в мансарду и показать свои иконы. Что, если узнает на них себя?..
Отрезвление пришло намного скорее.
На восходе он пришел в сарай и осторожно присел возле спящей Пленницы, стараясь разгадать, Она это или только ее призрак, но так ничего и не разгадал, случайно разбудив ее. Сонная, она взяла его руку, положила под щеку, приласкалась к ней и снова уснула.