Утоли моя печали
Шрифт:
Наши иностранцы долго не имели денег. Все другие арестанты после двух-трех месяцев работы на шарашке начинали получать от 50 до 150 рублей в квартал, в зависимости от установленной категории. Эти деньги и переводы от родственников мы получали в виде квитанций, которые можно было прикладывать к заявкам на ларек. Ежемесячно тюремный завхоз привозил ларек по заранее полученным заявкам. Можно было заказывать масло, колбасу, мыло, консервы, сгущенное молоко, зубной порошок, табак, носки, бритвенные лезвия и т.п.
Каждый раз, когда составлялись такие заявки,
– Хорошо бы хоть полкило масла для Тони К. Он ведь самый молодой у нас и такой истощенный берлинский мальчишка... Нельзя ли сигары для доктора Б.? У него скоро день рождения... Хоть каких-нибудь конфет или мармеладу для инженера Ф. Он так истосковался по сладкому... А для инженеров Л. и М. я очень прошу зубные щетки и пасту. Это так омерзительно - чистить зубы намыленным пальцем, и к тому же мыло, которое нам здесь выдают, воняет падалью.
Не помню, чтобы когда-либо он просил для себя.
Разумеется, мы заказывали и для него мыло, сласти и масло. Он изысканно благодарил и спешил "реваншировать". Мне он принес маникюрный прибор, отлично сработанный из нержавеющей стали, и такой же перстень с печаткой. И несколько раз добывал через своих вольных коллег четвертинку водки или флакон спирта.
Мои добрые отношения с Куртом выдержали немало разногласий, но были подорваны военными событиями в Корее. Он так радовался наступлению американцев, так обозлился на вмешательство китайцев и на их успехи, что мы спорили все более сердито. Некоторое время почти не разговаривали.
Вскоре после смерти Сталина новый начальник тюрьмы сменил завхоза и завстоловой. Оказалось, что нас долго обворовывали. Большинству уже давно полагались харчи и курево высших категорий.
Курт раньше всех узнал приятные новости. У него были заказчики среди вертухаев. Он прибежал обрадовать меня сообщением, что мы теперь будем получать вдвое больше мяса, масла и сахара, чем раньше, что, оказывается, нам полагалось два яйца, а не одно, как давали до сих пор. И свинины куда больше, и красную икру через день, а ведь раньше давали только иногда в выходные, и крохотные порции.
– Я слышал, как все тут рассуждали, когда еврейских врачей освободили. И сомневался. Вы-то всегда надеялись на лучшее, вы - марксист-оптимист. Но теперь и я вижу на горизонте серебряную полосу. Может быть, это и вправду рассвет?..
В мае 1953 года некоторые офицеры-инженеры и даже кое-кто из тюремных служащих говорили нам, что скоро всех немцев отправят в Германию.
Курт восстановил дружбу со мной. Мы опять подолгу беседовали и спорили опять миролюбиво... В Корее шли переговоры... Передовая статья "Правды" многозначительно и туманно осуждала "чуждый марксизму культ личности"... После амнистии уголовникам и многосрочникам вольные приносили все новые слухи, что скоро предстоит еще и политическая амнистия, рассказывали о действительно начавшемся сокращении штатов МГБ, разжалованного из министерства в комитет...
Всех немцев вызвали на отправку одновременно среди
Курт еще раньше записал на папиросной коробке адрес моей семьи и заучил его наизусть. Прощаясь, он снова несколько раз повторил его:
– Напишу вам... Скорее всего откуда-нибудь из Сибири... Но может, теперь и нам разрешат переписываться.
Судорожно подвижный, как в первый день на шарашке, он улыбался, шутил, но в лихорадочно блестевших глазах просвечивала тревога.
Два года спустя в Москве я, уже вольный, но еще не реабилитированный, получил открытку из Италии: лаково-яркий цветной снимок городка-республики Сан-Марино - "Привет из отпуску. Курт А., Хорст Л., Ганс Н.". Именно так они подписались, и так я их называл здесь.
Глава тринадцатая
ПРОЩАЙ, ШАРАШКА!
Воспоминанье прихотливо,
Как сновидение - оно
Как будто вещей правдой живо,
Но так же дико и темно
И так же, вероятно, лживо...
Владислав Ходасевич
...Достижение понимания каждого человека как другого, равного в каком-то смысле Я, и создает нравственные основы человеческого общежития.
Вяч. Вс. Иванов, "Чет и нечет"
Четвертое апреля. Ранним утром, выйдя из юрты на зарядку, я в тамбуре включил репродуктор. Тихо - большинство еще спали. И услышал: "...недозволенные методы следствия..." А потом имена врачей, освобожденных, признанных невиновными. И в заключение: "Мы передавали передовую статью из газеты "Правда".
Радость ошеломляющая, оглушающая; я бросился почему-то не в свою, а в смежную юрту. Вероятно, просто потому, что стоял ближе к той двери.
– Врачей освободили! Признаны невиновными! В передовой "Правды" говорится о недозволенных Методах следствия... Всех врачей освободили!
С подушек поднимались головы. Кто-то садился на койке.
– Что за дурацкие шутки... Да ты охреновел, совсем психом стал!.. Ты что, забыл, что первое апреля прошло?..Дайте ему воды и ведите на воздух, чтоб в себя пришел... За такие шуточки - морду бить.
– Но это же правда, правда!.. Только что передавали. Скоро будут повторять.
Даже самые злые окрики не могли меня рассердить. Радость затопляла, распирала, туманила.
Весь этот день и потом еще долго только об этом и говорили. Меньше спорили. Больше обсуждали мирно, дружелюбно, пересказывали, кто что слышал от своих вольняг. Сравнивали. Предполагали. Сомневались. Но чаще надеялись.
В новом Совете Министров Маленков стал председателем, Берия, Молотов, Булганин, Каганович - заместителями; сократилось число министерств - их сливали, уминали, сокращали штаты.
– Ага, значит, жмут на бюрократов.
И нечто уже прямо для нас: МГБ не стало. Вместо него скромный Комитет государственной безопасности при Совете Министров... В газетах и по радио настойчивые фразы о законности, о гуманности, о политике мирного сосуществования.