Утомленные бытом
Шрифт:
Привел ее Васятка со мной познакомить и говорит прямо с порога!
– Это маменька – Леночка. Мы решили пожениться. Жить будем у нас. Она тебе понравится. Леночка такая хлопотушечка!
Слава Богу, думаю, мальчику уже сорок пять, пора и семьей обзаводиться.
Поженила я их. Поселила у себя. Решила от всех домашних забот – хлопот огородить.
Как – то затеялась пироги печь. Стала тесто замешивать, хлопотушечка тут как тут.
– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.
Хватает чашку, муку, яйца. И начинает хлопотать. Тут же все пролила, рассыпала, разбила. Сама в муке, в яичной скорлупе. Смотрит на меня оленьими глазами, чуть не плачет.
– Иди, – говорю ей, – отседова. Иди вон к Васятке на диван, помоги ему кроссворд разгадывать.
Обиделась, ушла. Васятка со мной потом полдня не разговаривал.
А тут затеялась я белье постирать. Только выкатила на кухню стиральную машинку, хлопотушечка тут как тут.
– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.
Хватает белье, стиральный порошок, отбеливатель. И начинает хлопотать. Все тут же пролила, рассыпала, сломала. Сама в порошке, в хвойной пене. Смотрит на меня газельими глазами, плачет.
– Иди, – говорю ей, – отседова, не суетись. Иди вон к Васятке на диван, помоги ему сканворд разгадывать.
Губы надула, ушла. Васятка со мной потом сутки не разговаривал.
Решила я как – то полы помыть, ковры пропылесосить. Только достала из кладовки пылесос, хлопотушечка тут как тут.
– Маменька, – бежит из комнаты, – что ж вы меня по хозяйству не привлекаете?! Давайте, я вам помогу.
Выхватывает у меня из рук швабру, тряпку. И начинает хлопотать. Через минуту разбила хрустальную вазу, люстру, аквариум. Сама в рыбках, водорослях. Смотрит на меня антилопьими глазами, рыдает.
– Иди, – говорю ей, – отседова, мать твою! Иди вон к Васятке на диван, помоги ему ребус разгадывать.
Убежала, хлопнула дверью. Васятка со мной потом неделю не разговаривал.
А вчерась затеялась я простыни подшивать. Притащила на кухню швейную машинку, включила ее, строчу, строчу, строчу. Нет хлопотушечки.
– Обиделась, – думаю, – что ли?
Тут дверь на кухне открывается, появляется мой Васятка. Весь такой озабоченный, в костюме, при галстуке.
– Ты бы, маменька, – говорит, – так не шумела тут. Леночке покой нужен.
– Заболела, – спрашиваю, – что ли твоя хлопотушечка?
– В положении она.
– В каком положе… Да ты что? – Я аж со стула чуть не свалилась. – Смогла?!
– Смогла, маменька.
– Сама смогла?!
– Сама, маменька!
Я так обрадовалась, так обрадовалась! Ну, думаю, хлопотушечка! Внучонка мне, наконец – то, родит. Сама! Смотрю на Васятку, и сердце у меня радостью наполняется. Молодец хлопотушечка! Надо будет с пенсии какой – нибудь ценный подарок сделать!
Так вышло
– Ну, как же так? Ну, разве же так можно? – Пожилой седоволосый милицейский подполковник посмотрел на Кузьму Афанасьевича. Но как – то особо посмотрел. Ни с укором, а с пониманием, – как же так?
– Дык, вот так! – Кузьма Афанасьевич растерянно развел руками, – лезет и лезет. Лезет и лезет. Ну и все.
– Нет не все, – подполковник взял со стола бумагу. – Тут вот в протоколе все черным по белому написано. Вот «…со всего размаху, прибывая в отчаянной ярости, оторвал от потолка люстру…».
– Чаво?
– Люстру зачем от потолка оторвал? – усмехнулся седовласый подполковник.
– Дык, так вышло, – Кузьма Афанасьевич потупил виноватые глаза в пол, – я ить ей говорил. А она лезет и лезет. Я ей говорю, мать твою, а она лезет и лезет.
– Не матерись, Кузьма Афанасьевич, – подполковник едва сдержал улыбку, – тут вот в протоколе далее черным по белому написано. Вот «…и опустил ее на голову, пребывающей с ним в законном браке…»
– Дык, лезет и лезет, – Кузьма Афанасьевич вновь развел руками. Я ей говорю, мать твою, так и так…
– Не матерись!
– Ну, она лезет и лезет. Так вышло.
– Да ты объяснить толком можешь, что у вас там произошло?
– Могу.
– Ну и объясни.
Кузьма Афанасьевич оторвал глаза от пола. В них заиграла обида и отчаяние. Подполковник нервно закурил.
– Да ты присаживайся на стул, Кузьма Афанасьевич. Закуривай. И расскажи толком. Тут практикант мне в протоколе такое написал! Прямо «Преступление и наказание»!
– Да какое же это преступление?! – обиделся Кузьма Афанасьевич. Он без всяких церемоний уселся на стул, закурил. – Лезет и лезет.
– Кто лезет? Куда лезет! – подполковник стал уже нервничать.
– Дык, баба моя лезет!
– Куда лезет?
– Под руку. Ванюшка, внучок старший привез, стало быть, посуду. Ну, хреновина такая на потолок вешается.
– Н у? – усмехнулся подполковник, вновь заглядывая в протокол. – Люстра?
– А сам уехал. И хреновину эту оставил. Ну, а бабка моя, значит, всю неделю мне плешь проедала. Повесь! Повесь! Повесь люстру! Прямо без этой люстры ей жизнь не мила! Прямо мать твою…
– Не матерись!
– Ну, выкатил я стол посреди хаты. На стол табуретку поставил. А она лезет и лезет. Лезет и лезет…
– Куда лезет – то?
– Да со своими советами лезет! С дурацкими советами! Под руку лезет! Я кое – как на табуретку забрался. Все шатается. Ноги шатаются, табуретка шатается, стол шатается и полы того, тоже шатаются. А она лезет!
– С советами?
– С ними, мать твою!
– Не матерись, Кузьма Афанасьевич.
– Вот и она кричит – не матерись! А я что, я шибко то и не матерился. Ноги у меня зашатались. Завслед табуретка зашаталась, стол, полы. Ну, все, думаю, навернусь, мать твою!