Утопленница
Шрифт:
Небо прояснилось, и его глаза привыкли к слабому свету. Ее маленькое личико под огромной начесанной копной черных волос напоминало мордочку зверька, настороженно выглядывающего из кустов. Выглядела страшно юной, голосок звучал неуверенно. Однако в том же слабом ночном свете обнаженные ноги поражали женственностью, были весьма соблазнительны. Вот такие картинки и могут свести человека с пути истинного, и никуда от этого не денешься.
На вечеринке была точно дюжина человек вместе с Киверами, но Барбаре минутами казалось, что их гораздо больше, а в иные мгновенья — намного меньше. Дом Киверов стоял на берегу озера; старая жилая яхта и китайская беседка соединялись крытой галереей, тянувшейся вдоль берега озера. Добрую половину галереи занимал довольно глубокий бассейн.
Ей
Вечеринка протекала в нарастающем ритме. Начиналось все чинно, благопристойно, со словами сочувствия, как и следовало ожидать. Но не прошло и часа, как количество и частота опрокидываемых стаканчиков превратили ритуальную беседу в шумную, безумную карусель, полную кривлянья, выкриков, смеха, скрытых намеков, бессмысленных шуток — двенадцать человек надрывались словно все пятьдесят. Барбара скоро поняла, что завязать общий разговор об убийстве нет ни малейшей возможности. Собственно, никакого общего разговора и не было. Обменивались громкими обрывистыми фразами с теми, кто в беспрерывном круженье оказался в данный момент рядом. Поэтому, когда ей подали крепчайшую порцию мартини в высоком стакане, явно предназначавшуюся кому-то другому, Барбара решила этим воспользоваться: девушку, поглощающую в течение вечера такие дозы, можно извинить за случайную бестактность. Если она, пошатываясь, станет переходить от одного к другому с вопросом: не кажется ли вам, что мою сестру убили? — люди пойдут навстречу бедняжке. И пошатывание будет наполовину притворным, но если допьет этот стакан, — совершенно естественным.
Когда она уже убедилась, что компания распадается на отдельные группки, грянула гроза, и все ринулись в беседку. Сгрудившись в плотную кучу, все старательно изображали трезвость. Бонни Вейтс вскрикивала при каждом сверкании молний. Огромный гриль, расположенный в крытой галерее, не пострадал от дождя, в беседке были накрыты столы, и вскоре все наполняли тарелки салатом, жадно поглощали сочные куски полупрожаренной говядины, стараясь перекричать раскаты грома. Барбара уже испробовала свой трюк с вопросом на трех-пяти гостях, но без всякого успеха, не встретив, вопреки ожиданию, ни удивления, ни возмущения. Вроде бы она интересовалась исторической фигурой из пятого века, которую мучили проблемы своего времени. Когда дождь ослабел, и наполненные желудки несколько приглушили громкие выкрики, вдруг сверкнула ослепительная молния и загрохотал гром. Теперь вскрикнула не только Бонни, но еще кто-то. Лампы замигали, и свет погас везде — на крытой галерее, возле бассейна, на дорожках и на яхте. Усилившееся завывание ветра вызывало примитивную, усиленную ночной тьмой тревогу, началась толкотня, суматоха. Когда Барбара встала со стула, кто-то, пробегая мимо, столкнулся с ней, и она, потеряв равновесие, оказалась в чьих-то объятиях. Этот некто, властно обхватив ее плечи, вывел в галерею, свернув в сторону, в уголок, защищенный густыми кустами. Некто положил ей на плечи руки со словами:
— Долой с торной дороги всполошенных туземцев, моя дорогая! Укроемся в тени надежного закоулка.
В слабом ночном свете она узнала говорившего — Джордж Фербрит, изысканный джентльмен в годах, с волнистыми седыми волосами, подтянутой фигурой, загорелый, с лукавым, ироничным выражением на лице. Вспомнила и его жену Нину — худощавую грудастую брюнетку, с резким, как у попугая, голосом, тщательно выговаривавшую слова, будто она беседовала с глухонемыми, читающими по губам.
Барбара собиралась выразить благодарность в таком же витиеватом стиле, как и его призыв, но вместо этого услышала собственный жалобный голос:
— Никто здесь не хочет говорить об убийстве моей сестры. — Она сознавала, что пьяна и, как положено напившимся, одержима навязчивой идеей.
— Я готов говорить о чем угодно, как вам захочется, дорогая. — Держа Барбару за руку, он вдруг поцеловал ее в
— Вы согласны? Правда, разумное?
— Если исходить из того, что мир Сэма Кимбера более суров и примитивен, чем наш круг. А она жила в его мире.
Он опять поцеловал ее властно, крепко, и она снова стерпела, принимая поцелуи как плату за этот разговор во влажной темноте.
— Почему более суров? — спросила она, едва высвободив губы; собственный голос показался ей каким-то странным, приподнятым, с придыханьем. Впрочем, подумала она, в такой темноте это не имеет значения, все равно никто ничего не видит.
— Ну, из-за денег и махинаций с ними и, возможно, потому, что люди в мире Кимбера особого сорта. Какое это имеет значение?
С легкостью танцовщика он мягко повернул девушку, прижав к стволу секвойи, и прильнул к ее губам с обстоятельностью гурмана.
Мелькнула неясная мысль, что ей следует воспротивиться, но подходящий момент был упущен, вроде бы перевернули сразу две страницы в книге и забежали вперед. Одурманенная, отстраненная, полусонная, она отвечала на поцелуи, слегка удивляясь: кто бы мог подумать, что он окажется таким хорошим и таким умелым, что ему знакомы те мелкие уловки и приемы, от которых человеку становится так хорошо; затем выплыла уверенность — это всего лишь шутка, ведь серьезные веши так не начинаются, и нужно поскорее прекратить, но как прекратить, если вы чувствуете — будет большой бестактностью оборвать все без того светского очарования, с каким это сделает он. Ведь он опытнее Роджера, такой уверенный...
Нарастающий гул крови в ее ушах смешивался с беспорядочным вихрем звуков, доносившихся из окружающей темноты: выкрики и смех, треск рвущейся ткани, удары тел, всплески притворного возмущения. Почувствовала, как Фербрит, расстегнув блузку, прошелся губами по ее шее — она помотала головой, посмеиваясь над собственным участившимся дыханием; накатила волна невесомости, и она не слишком удивилась, почувствовав, как Фербрит, ловко обнажив ее левую грудь, жестом знатока и ценителя взвесил ее в ладони.
Неожиданно загорелись все лампы, и глаза Барбары запечатлели застывшую, как на фотоснимке, группу людей в бассейне: совершенно нагая Нина Фербрит, балансирующая на бортике бассейна, ее прямые, как палки, ноги, мальчишеские бедра и большие, желтоватые, как дыни, груди; голый Куп Тумбе, напоминающий старого сатира, хватающий Нину; сброшенная в кучу одежда; трясущиеся и сталкивающиеся груди, животы, ягодицы; брызги воды в неглубокой части бассейна. Время снова сдвинулось — и Нина Фербрит спрыгнула в воду, Куп Тумбе шлепнулся за ней, раздались испуганные и насмешливые крики. Хозяйка, стремительно, как угорь, выскользнув из воды, метнулась к контрольному щитку с выключателями. Барбара, оттолкнув Фербрита, поправила блузку. Хозяйка щелкнула выключателем, и лампы опять погасли под одобрительные овации присутствующих. Фербрит снова навалился на нее, но Барбара, защищаясь, ударила его локтем в шею.
— Яхта, — прохрипел он.
— Что? — туповато переспросила она.
— Яхта! Крыша над головой, дорогое дитя! — раздраженно выкрикнул он, хватая ее за руку. Она вырвалась. В слабом свете фонаря на дорожке, не выключенного хозяйкой, казалось, что Фербрит исполнял какой-то танец с мелкими па, — вся его самоуверенность и лоск испарились. Ухватив ее за руку, он поволок девушку за собой. Ее вдруг охватил ужас.
Свободной рукой Барбара стукнула его по затылку — повернувшись и злобно шипя, он дал ей оплеуху. А потом откуда-то вынырнул Келси Хан-сон — одетый и мрачный. Заслонив широкой спиной Барбару, сделал легкий кружной выпад. Последовал резкий удар — не громкий, но безусловно мощный. Лощеная, выхоленная, самоуверенная фигура плюхнулась в мокрые кусты, стукнувшись головой о стальной шест фонаря. Оглянувшись, Хансон схватил Барбару за руку и потащил мимо бассейна, сквозь стеклянные двери, по мокрой траве к узкой и мокрой лесной тропинке. Она причитала на ходу, но Келси не обращал внимание на ее шепот. Мокрые листья насквозь промочили ее одежду.