Утраченная реликвия...
Шрифт:
Он подъехал как можно ближе и остановился за границей милицейского оцепления. Шоссе было не из оживленных, никакими пробками здесь сроду не пахло – машины просто объезжали дымный костер, некоторые притормаживали, чтобы немного поглазеть на аварию, и сразу же ехали дальше, провожаемые раздраженными взмахами полосатого жезла.
Аверкин включил аварийную сигнализацию, поглубже надвинул кожаное кепи, а когда один из гаишников, призрачно поблескивая световозвращающими нашивками на куртке, двинулся к его машине, быстро сунул под язык таблетку валидола и распахнул дверцу.
– В чем дело? – хмуро осведомился гаишник, наклоняясь и всматриваясь в его лицо при неверных отсветах пламени. – Проезжайте, здесь нельзя стоять.
– Извини,
– Врач нужен? – сразу смягчившись, спросил мент.
Он был совсем молодой, и лейтенантские звездочки на погонах отнюдь не придавали ему солидности.
– Спасибо, сынок, – сказал Саныч, – не надо. Сейчас отпустит. Уже отпускает. Люди-то хоть спаслись?
– Да ты что, отец, смеешься, что ли? Машину на куски разорвало и метров на двадцать вокруг расшвыряло, а ты говоришь – люди… Они даже почувствовать, наверное, ничего не успели.
– Ай-яй-яй, – сокрушенно сказал Аверкин, глядя на огненный смерч, в самом сердце которого угадывались темные очертания чего-то угловатого, бесформенного, косо осевшего на правый бок и очень мало напоминавшего один из самых популярных и престижных в свое время джипов. На обочине, метрах в трех от «копейки» Саныча, валялось отброшенное взрывом колесо на литом титановом диске – скорее всего, запасное. Оно лениво и дымно горело, оранжевые язычки пламени воровато перебегали по черной рубчатой резине с крупной белой надписью «GOOD YEAR» – «хороший год», значит. – Ай-яй-яй, – повторил Аверкин и расстегнул куртку, как будто ему не хватало воздуха.
– Вы точно в порядке? – спросил лейтенант, опять переходя на «вы». Аверкина всегда забавляла эта ментовская чехарда с личными местоимениями: некоторые, явно заученные на инструктажах в учебных классах, сугубо официальные фразы они украшали вежливым «вы», тогда как во всех остальных случаях жизни беззастенчиво тыкали любому, кто не являлся их непосредственным начальством.
– В порядке, – успокоил мента бывший майор. – Спасибо, лейтенант. Сейчас поеду. Так, говоришь, взорвалась машина?
– Экспертиза покажет, – сразу посуровев, ответил гаишник.
Аверкин не стал на него нажимать; даже этот последний вопрос, наверное, был лишним – уходя, лейтенант обернулся и бросил острый профессиональный взгляд на номер его машины. Майор закрыл дверь и опустил стекло.
Ночной воздух был сырым, прохладным и густо вонял соляркой, горелой резиной и раскаленным железом. В этом знакомом букете запахов Аверкину почудился не менее знакомый, памятный с войны запашок паленого мяса, но, вполне возможно, он был лишь плодом воображения. На приборной панели, на обивке салона и кожаной куртке Саныча дрожало текучее оранжевое зарево, черные тени кривлялись по углам тесной прокуренной кабины. Красная кнопка аварийной сигнализации размеренно вспыхивала и гасла, и каждая вспышка сопровождалась негромким щелчком: вспышка – щелчок, вспышка – щелчок…
Аверкин раздраженно хлопнул по кнопке ладонью, и эта выводящая из себя иллюминация погасла.
Он запустил не успевший остыть двигатель, включил указатель поворота и плавно тронул машину. Мимо медленно проплыла горящая запаска; чуть дальше прямо на асфальте валялась погнутая, с выбитым стеклом задняя дверь. В дымных отблесках пожара она казалась черной, но Аверкин знал, что на самом деле она темно-зеленая, потому что увидел знакомую неровную полосу протертой от грязи краски.
Он проехал мимо чадного погребального костра, обогнул пожарную машину, расчет которой без видимого энтузиазма поливал водой пылающий остов «черкана», переключил передачу и дал газ. За окном промелькнула последняя милицейская мигалка, дымно-оранжевый столб пламени переместился назад, заполнив собой зеркало заднего вида, постепенно уменьшился,
Аверкин свернул на первую попавшуюся проселочную дорогу, дал двадцать километров крюка по темным российским ухабам и вырулил на то же шоссе пятью километрами ближе к Москве. Пожара отсюда видно не было; впрочем, могло оказаться, что его уже потушили.
Майор опустил стекло, закурил сигарету и плавно утопил педаль акселератора: впереди, в Москве, его ждал Инкассатор. Ну, не то чтобы так уж и ждал, но Саныч предпочитал думать именно так. В конце концов, он впервые пожертвовал таким количеством своих людей ради обеспечения собственной безопасности; выражаясь военным языком, это было обыкновенное предательство, и кто-то должен был за него ответить.
– Ты мне за все заплатишь, приятель, – вслух произнес Аверкин, обращаясь к Инкассатору. – За все, понял? Пожалеешь, сволочь, что на свет родился…
Не прошло и часа, как впереди на темном бархате ночи зажглись электрические звезды Москвы. Искусственное зарево, разгораясь все ярче, заняло полнеба, погасив настоящие звезды, и Аверкин понял, что вернулся домой – в постылый, но все равно родной окоп на передовой линии невидимого фронта.
За сутки, которые прошли с момента визита в Интернет-кафе, Дмитрию Светлову удалось проделать огромную работу. Это был поистине титанический труд, и теперь, когда в деле наметился какой-то просвет, Дмитрий испытывал законную гордость: все-таки покойный Мирон, его предшественник на посту главного редактора, не зря потратил столько времени и сил, натаскивая зеленого выпускника журфака МГУ, делая из него настоящего журналиста. Видимо, еще при первой встрече этот прожженный газетчик почуял в новичке то, чего не заметили редакторы других, более солидных и известных изданий, то, что было дороже опыта, образования и рекомендаций, а именно незаурядную интуицию и отменный нюх.
– Да-с, государи мои, интуиция и нюх – вот главные достоинства настоящего журналиста! – громко объявил Дмитрий, откидываясь на спинку стула и энергично потирая ладони.
Спинка опасно подалась назад, норовя отвалиться, и он поспешно сел ровно. В глазах у него рябило от многочасового сидения за компьютером, по краям поля зрения мельтешили какие-то искорки и темные точки, голова кружилась от кофе и табака, но Дмитрий все равно чувствовал себя именинником. И плевать ему было на Филатова с его пудовыми кулаками и донкихотской психологией. Тоже мне, обломок крестового похода, последний из рыцарей Круглого Стола! Не хочет работать на пару – не надо, без него обойдемся. В одиночку даже легче – никто не путается под ногами, не лезет в драку А сам и не тянет за собой тебя… И, главное, никто не богохульствует и не действует на нервы, громогласно объявляя, что ему плевать на судьбу Любомльской чудотворной. Плевать ему! Ишь, какой верблюд выискался, марксист недобитый, атеист казарменный…
Идея обштопать неразворотливых ментов и самому , отыскать похищенную икону занимала воображение Дмитрия уже давно, буквально со дня налета на антикварную лавку Жуковицкого, но до вчерашнего дня она оставалась просто мечтой, такой же несбыточной, как мечта прогуляться по поверхности Марса или Венеры.
Настоящая идея – не расплывчатая полудетская мечта, а четкий, простой и вполне реальный план – родилась у него только вчера, когда он, сидя на заднем сиденье филатовского джипа, прогонял через свой ноутбук личные дела сотрудников «Кирасы». Это было настолько элементарно, что Дмитрий мысленно обругал себя дауном: как же он раньше-то до этого не додумался! Впрочем, другие тоже не додумались; существовало слишком много направлений поиска, и лишь теперь, добившись какого-то успеха, Дмитрий мог с уверенностью сказать, что интуиция не подвела его и на этот раз: из всех возможных дорог он выбрал одну, и она оказалась верной.