Утраченные иллюзии
Шрифт:
Два дня тому назад, в пять часов утра, я принял последний вздох прекраснейшего божьего создания, единственной женщины, любившей меня так, как любишь, ты, как любят меня Давид и мать, но вместе с этим бескорыстным чувством дававшей мне то, чего ни мать, ни сестра не могут дать: высшее счастье любви! Пожертвовав для меня всем, бедная Корали, может быть, и умерла из-за меня!.. А мне не на что похоронить ее!.. Она была моим утешением в жизни, и только у вас, милые мои ангелы, я могу искать, утешения в ее смерти. Я верю, что бог простит этому невинному созданию все грехи, ибо она умерла, как христианка. О Париж!.. Париж, моя Ева, это вместе и вся слава, и все бесчестие Франции! Сколько мечтании
Твой несчастный брат
Люсьен.
P. S.Много причинил я тебе огорчений своим легкомыслием; со временем ты узнаешь все и простишь меня. Впрочем, будь покойна: один добрый человек, купец Камюзо, которому я доставил столько волнений, зная, как мы с Корали страдали, взялся, как он выразился, уладить это дело».
— Письмо еще влажно от слез! — сказала она Давиду, и в ее взгляде, исполненном жалости, промелькнуло нечто от ее прежней любви к Люсьену.
— Бедный мальчик, как он должен страдать, если его любили так, как он пишет! — вскричал счастливый супруг Евы.
И муж и жена забыли все свои горести при этом стенании безысходного горя. В эту минуту вбежала Марион, крича:
— Сударыня, вот и они!.. Вот и они!..
— Кто?
— Дублон со своими людьми, лукавый их принес! Кольб там воюет с ними, сейчас вывезут…
— Полно, полно! Не волнуйтесь, не вывезут! — донесся из комнаты, смежной со спальней, голос Пти-Кло. — Я только что подал апелляционную жалобу. Мы не можем согласиться с постановлением, обвиняющим нас в недобросовестности. Я и не подумал защищаться в этой инстанции. Чтобы выиграть время, я предоставил Кашану тешиться болтовней. Я уверен, что еще раз одержу победу в Пуатье…
— Но во что станет эта победа? — спросила г-жа Сешар.
— Вознаграждение, если вы выиграете дело, и тысяча франков, если проиграете.
— Боже мой! — вскричала бедная Ева. — Не страшнее ли болезни такое лекарство?
Услыхав этот крик невинности, прозревшей при свете правосудия, Пти-Кло смутился, столь прекрасной показалась ему Ева. Но тут вошел Сешар-отец, вызванный Пти-Кло. Присутствие старика в спальне его детей, подле колыбели внука, улыбавшегося несчастью, придало законченность всей сцене.
— Папаша Сешар, — сказал молодой стряпчий, — вы должны мне семьсот франков за выступление по вашему делу; вы, разумеется, взыщете их с вашего сына, попутно с платой за наем мастерской.
Старый винодел уловил колкую насмешку в тоне голоса и выражении лица Пти-Кло.
— Вам выгоднее было бы поручиться за сына! — сказала Ева, отходя от колыбели, чтобы поцеловать старика.
Давид, удрученный зрелищем толпы зевак, собравшихся перед его домом, где шло сражение между Кольбом и людьми Дублона, молча пожал отцу руку.
— А какими судьбами я мог задолжать вам семьсот франков? — спросил старик у Пти-Кло.
— А такими, что я вел ваше дело. А поскольку речь идет о квартирной плате, вы, стало быть, в долгу передо мной заодно с вашим должником. Ежели ваш сын не покроет эти издержки, придется их покрыть вам… Но все это вздор! А вот дело посерьезнее: не пройдет и двух-трех часов, как Давид может очутиться в тюрьме. Неужто вы это допустите?
— А велик ли долг?
— Да что-то около пяти или шести тысяч франков, не считая того, что он должен вам и жене.
Старик насторожился; он недоверчиво поглядел на трогательную картину, представшую перед его глазами в этой белой и голубой комнате: прекрасная
— Э, Давид — человек ученый, он должен знать способ расчесться. Умел войти в долги, сумеет и выпутаться из них! А с меня довольно забот о внуке! — сказал этот дедушка. — И его мать меня одобрит.
— Я позволю себе переложить на чистый французский язык ваши истинные чувства, — с язвительной миной сказал стряпчий. — Полноте, папаша Сешар! В вас говорит зависть к сыну. Сказать вам все начистоту? Давид своим нынешним положением обязан только вам: вы втридорога всучили ему вашу типографию, вы разорили его этой поистине ростовщической сделкой! Да, да! Нечего качать головой, ведь вы прикарманили денежки за газету, проданную братьям Куэнте, а это была единственная ценность вашей типографии… Вы ненавидите сына не только потому, что ограбили его, но и потому, что из него вышел человек на голову выше вас! Вы рисуетесь любящим дедушкой, чтобы скрыть равнодушие к сыну и невестке: любовь к ним обошлась бы вам недешево hic et nunc [46] ,тогда как внук будет нуждаться в вашей любви только in extremis [47] . Вы выказываете любовь к малышу, вы боитесь, как бы не сказали, что вы не любите никого из своих родных. Ну, а вы не желаете прослыть человеком бездушным! Вот какова подоплека ваших чувств, папаша Сешар…
46
Сейчас (лат.).
47
При последнем вашем издыхании (лат.).
— Вы позвали меня затем, чтобы все это мне выложить? — сказал старик, угрожающе глядя то на стряпчего, то на невестку и сына.
— Неужели, сударь, — вскричала бедная Ева, обращаясь к Пти-Кло, — вы поклялись нас погубить? Никогда мой муж не жаловался на отца… — Винодел угрюмо посмотрел на Еву. — Давид сто раз мне говорил, что вы по-своему любите его, — сказала она старику, понимая причины его подозрительности.
Следуя наказу Куэнте-большого, Пти-Кло старался окончательно рассорить отца с сыном, чтобы отец не вздумал помочь Давиду выйти из бедственного положения, в котором он находился.
«В тот день, когда мы упрячем Давида в тюрьму, — сказал ему накануне Куэнте-большой, — вы будете представлены госпоже де Сенонш».
Прозорливость, свойственная любви, подсказала г-же Сешар, откуда исходит эта купленная враждебность, как раньше она почувствовала измену Серизе. Легко вообразить себе, как удивлен был Давид столь непонятной осведомленностью Пти-Кло о характере и делах его отца. Прямодушный изобретатель не подозревал о связи своего защитника с Куэнте и тем более не мог знать, что в лице Метивье он имеет дело с братьями Куэнте. Молчание Давида показалось оскорбительным старому виноделу; стряпчий воспользовался замешательством своего клиента и почел своевременным откланяться.