Утраченный Петербург
Шрифт:
Что касается творений Растрелли, их рисовали многие. На рисунке Михаила Махаева, сделанном вскоре после окончания строительства Строгановского дворца, запечатлен не только дворец, но и стоящий в некотором отдалении храм: изящный, стремительный силуэт, будто пронзающий небо. У некоторых авторов я встречала утверждение, будто первый храм во имя Казанской Божьей Матери строил Михаил Григорьевич Земцов. Но ведь Растрелли сам назвал его своей работой. Думаю, заподозрить великого мастера в том, что приписал себе чужую постройку, просто немыслимо. Казанский собор, построенный Воронихиным, справедливо признан шедевром. Но и ради него можно ли было уничтожать не просто другой шедевр, но храм, намоленный сотнями верующих? Тем более что хранил он чудотворную икону Казанской Божьей Матери, небесную покровительницу Петербурга. Ее привезли в город по велению Петра в 1710 году. Архимандрит Митрофаний предрек: «Пока Казанская будет в столице, в город не ступит вражья нога». Уже триста лет чудотворная икона охраняет город. Что же касается места для постройки нового собора, его было более чем достаточно. На том же Невском многие участки в то время еще были свободны.
У меня всегда было чувство, что страшная участь императора Павла связана с разрушением Казанской церкви. Большевики, сносившие храмы, были атеистами. С них и спрос другой. Но Павел…
Дольше других уничтоженных шедевров Растрелли (до 1962-го) простоял собор во имя Святой Живоначальной Троицы в Троице-Сергиевой пустыни. Монастырь этот в 1732 году основал настоятель Троице-Сергиевой лавры и духовник императрицы Анны Иоанновны архимандрит Варлаам Высоцкий. Был он известен большой строгостью жизни, благочестием и смирением. Царица его искренне уважала. Свое положение при дворе он умел использовать для делания добра. По свидетельству современников, «приемная его, как царского духовника, была постоянно наполнена просителями разных званий и состояний. Если бы просители эти отходили неудовлетворенными, то и собрания скоро бы прекратились». Он помогал многим, а кого-то и спасал от смерти — наказывать провинившихся Анна Иоанновна умела, не соразмеряя вину с наказанием. А вот духовнику своему всячески старалась угодить.
«Указали мы приморскую дачу, которая преж сего была сестры нашей благоверной государыни царевны и великой княжны Екатерины Иоанновны и приписана к Стрельнинскому дому, отдать Троицкаго Сергиева монастыря Архимандриту Варлааму в вечные владения, и на оную дачу дать ему Загородный дом царицы Параскевы Федоровны находился на набережной Фонтанки между Лештуковым переулком и Семеновским мостом против Апраксина переулка». Подписывая этот указ, государыня вовсе не помышляла о создании нового монастыря. Она просто видела, что отец Варлаам тяготится придворной суетой, нуждается в тихом месте для молитвы и размышления. А он с радостью принял подарок: он-то мечтал поставить рядом со столицей монастырь, который прославит имя и дела преподобного Сергия, как прославлены они подмосковной лаврой. Церковь в доме Прасковьи Федоровны (покойной матушки Анны Иоанновны, жены соправителя Петра Великого Иоанна Алексеевича. — И. С.) была разобрана, перевезена на приморскую дачу и собрана. В журнале канцелярии Святейшего Синода 6 июня 1735 года записано «доношение» архимандрита Варлаама: «Церковь Успения Пресвятыя Богородицы на Приморскую того монастыря дачу, отстоящую от Санкт-Петербурга на 24 версте, перевезена и поставлена и мая 12-го дня им Архимандритом освящена во имя преподобного Сергия Радонежского чудотворца.». А уже 5 июля Анна Иоанновна «шествует на молебен» в первую церковь монастыря, которому предстоит прославиться в том числе и разнообразием великолепных храмов. Первым начали строить каменный храм во имя Пресвятой Троицы. Шел уже 1756 год. На троне была Елизавета Петровна. Так что вполне понятно, что строительство поручили Растрелли. Правда, в одних источниках автором называют его, в других — Пьетро Антонио Трезини (однофамильца и земляка великого Доменико Трезини. — И. С.), в третьих пишут, что строили Троицкий собор по проекту Трезини, но под руководством Растрелли. Возможно, Трезини и причастен к постройке собора, но почерк мастера трудно скрыть. Так «посадить» купола мог только Растрелли. И добиваться такой нереальной легкости от очень крупных сооружений умел только он. Хорош собор был необыкновенно: белокаменный, стройный (как все, что строил зодчий), гордо и изящно, как будто в общем порыве возносящий к небу шесть своих куполов. Поразительно: в годы Великой Отечественной войны линия обороны города проходила совсем рядом со Стрельной, но и шедевр Растрелли, и другие храмы пустыни уцелели. Однако в шестидесятых годах началось (похоже, глава государства был одержим идеей показать своему народу фотографию не только последнего попа, но и последнего храма). Снос Троицкого собора как будто специально подгадали к двухсотлетию храма.
Это был один из немногих случаев, когда народ не безмолвствовал: дивная красота одного из последних творений Растрелли не могла оставить равнодушными даже людей неверующих. Разумеется, голоса защитников храма услышаны не были. Троицкий собор снесли. За ним последовали другие церкви Троице-Сергиевой пустыни. А заодно и могилы. Там хоронили людей достойнейших.
Назову только троих: последний канцлер Российской империи Александр Михайлович Горчаков, архитекторы Андрей Иванович Штакеншнейдер и Алексей Максимович Горностаев. А еще Юсуповы, Зубовы, Кочубеи, Голицыны, Кушелевы.
Отступление о жильцах и посетителях Шепелевского дома
Следующая утрата — Шепелевский дом. Проектировал его Растрелли в 40-х годах XVIII века для Дмитрия Андреевича Шепелева. Был тот близок к Петру I, участвовал во второй его зарубежной поездке, удостоился особого доверия императорской семьи. Петр женил Шепелева на дочери пастора Глюка, в семье которого выросла будущая императрица Екатерина I. С тех пор карьера Дмитрия Андреевича пошла в гору: при Елизавете Петровне стал он уже обер-гофмаршалом двора. К тому же императрица поручила ему руководить строительством Зимнего дворца: Растрелли пришлось долгие годы работать с Шепелевым рука об руку. Отношения у них сложились добрые, хотя до нас через века и дошли слухи, что был гофмаршал человеком грубым и нетерпимым.
В конце правления Екатерины II Шепелевский дом был перестроен архитектором Старовым: изменен фасад, перепланированы почти все помещения, надстроен четвертый этаж. А в 1839 году почти столетнюю постройку снесли, чтобы выстроить здание первого публичного музея России, Нового Эрмитажа. Еще одна утрата… Но Новый Эрмитаж с его атлантами стал не только одним из выдающихся сооружений Николаевской эпохи, на шедевры не бедной, но и символом города (пусть тоже только «одним из»). Так что об этой утрате, наверное, можно вспоминать не с болью, а всего лишь с печалью. Но не так все просто. Шепелевский дом (в первоначальном своем виде) — не просто шедевр Растрелли. С ним связаны судьбы многих, кто сыграл в отечественной истории роли далеко не второстепенные.
Проект постройки Шепелевского дома
«Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу, как теперь, всю до мельчайшей мебели и вещицы», — с тоской вспоминает Гоголь комнату, где бывал многократно, где всегда встречал понимание и поддержку (то, чего ему всю жизнь так недоставало).
А это — из письма Сашеньки Воейковой будущему хозяину квартиры: «Комнат у тебя четыре, в анфиладе, из коих одна огромная, с прелестным камином, потом две сбоку, потом одна сбоку — с русской печью… прехорошенькие диваны и кресла… все чисто и весело, только ужасно высоко». Эта комната — огромная, с прелестным камином — та самая, которую вспоминает Гоголь. В ней, вернувшись из-за границы, Василий Андреевич Жуковский устроил гостиную и кабинет. Он полюбил Шепелевский дом, правда, говорил иногда своей соседке: «Только жаль, что мы живем так высоко, мы чердашничаем».
Соседка у него была замечательная — фрейлина императрицы Александра Иосифовна Россет. Дело, конечно, не в том, что фрейлина, а в том, что красавица и умница. Недаром Белинский писал о ней: «Свет не убил в ней ни ума, ни души». У Александры Осиповны постоянно бывали Пушкин, Гоголь, Белинский и, конечно же, сосед Жуковский. А у него? Доверимся воспоминаниям соседки (соседи обычно все про всех знают): «С утра на этой лестнице толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались».
Были и другие посетители. По субботам, когда Жуковский бывал свободен от занятий со своим августейшим воспитанником (наследником престола, будущим царем-освободителем), к нему приходили друзья (Вяземский называл квартиру «олимпическим чердаком»).
Это и правда был русский Олимп: Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Крылов, Карамзин, Одоевский, Глинка, Брюллов, Венецианов и многие еще — те, кто был допущен к богам российской культуры. Здесь Пушкин впервые читал «Полтаву» и «Бориса Годунова», Гоголь — «Нос» и «Ревизора», Мицкевич — вступление к «Конраду Валленроду». Здесь Грибоедов рассказывал о Туркменчайском договоре. Здесь обсуждали либретто «Ивана Сусанина» Глинки. Какой потрясающий музей, аккумулировавший ауру гениальности, мог бы быть в этой квартире! Жуковский покинул Шепелевский дом в 1839 году, когда наследник престола уже перестал нуждаться в воспитателе. И в это самое время Николай I вел переговоры с баварским архитектором Лео фон Кленце о строительстве Нового Эрмитажа, а значит — и о сносе Шепелевского дома. Василий Андреевич был последним из знаменитых обитателей обреченного дома, но отнюдь не единственным. Когда в Петербург по приглашению Екатерины Великой прибыла тринадцатилетняя принцесса Луиза Баденская, невеста любимого внука российской государыни, ее поселили именно в этом доме. В день приезда в Россию она писала: «…доехали до Шепелевского дворца… Я бегом пошла по большой, ярко освещенной лестнице. Проследуя, не останавливаясь, все покои, прихожу в спальную комнату с мебелью, обитой темно-красным атласом. Вижу в ней двух женщин и мужчину и быстрее молнии соображаю: «Я в Петербурге у императрицы; явно, что она меня принимает, стало быть, она тут». И я подошла поцеловать руку той, которая показалась мне более схожей с теми портретами, которые мне были известны. Императрица сказала, что она очень рада со мной познакомиться… Поговорив немного, она ушла, а я, пока не легла спать, чувствовала себя окруженной каким-то волшебством».
Может быть, именно месяцы, прожитые в этом доме, были самыми счастливыми за все двадцать четыре года ее жизни в России. Екатерина умна, великодушна, ласкова. У жениха лицо просто ангельское. А что молчит, дичится, так она и сама едва решается слово вымолвить — смущается. Но это ведь не мешает окружающим восхищаться ею, маленькой Баденской принцессой. Искренняя, открытая, она верила в искренность других. Потом все поняла, узнала цену всему. Но это было уже после Шепелевского дома. Может быть, потому он и остался в ее сердце уголком счастья и покоя. Баденская принцесса Луиза — российская императрица Елизавета Алексеевна — до разрушения своего любимого дворца не дожила.