Утренний бриз
Шрифт:
— Выпей еще, Мирон! — предложил Чумаков, когда план действий был согласован.
Собольков послушно проглотил жидкость. Конечно, он сделает все так, как велит Чумаков. Ведь он для Мирона лучший друг и столько ему сделал хорошего.
— Будет, как ты велишь, — пообещал Собольков.
Они подъехали вдвоем к дому Тренева. Здесь уже собрался весь «Отряд особого назначения». Пчелинцев, Бирич, Тренев и Струков стояли на крыльце, вяло переговариваясь. Было еще рано. Сильный утренний мороз перехватывал дыхание. Собаки, покрытые изморозью, дрожали и сбивались в тесные кучи. Люди, успевшие уже промерзнуть, сердито поглядывали на Соболькова и Чумакова. Бирич не удержался, проворчал:
— Задержали вы всех, Петр Васильевич!
— Сборы — дело
— Тогда в путь! — Бирич хлопнул Губанова по плечу. Его он назначил начальником отряда. — Надеюсь, что все будет сделано, как надо.
— Дело плевое, — усмехнулся Губанов. — Это что мух давить.
— Ну, с богом, — пожелал Бирич, но в это время Тренев воскликнул:
— Свенсон торопится.
Олаф, действительно, быстро шагал к собравшимся. «Хочет убедиться своими глазами, что его товары отправляются выручать», — с раздражением подумал Бирич, но встретил Олафа широкой дружеской улыбкой.
— Чуть не опоздали, дорогой Олаф! Еще пять минут, и отряд выехал бы.
— Эти пять минут я оставил в запас, — Олаф глубоко дышал. Американцы накануне договорились, что не будут присутствовать при отправке, чтобы не давать лишнего повода для разговоров. Однако Свенсон вечером забеспокоился. Что может произойти в Марково с его товарами, если там наступит временное безвластие? Найдутся люди, которые, захотят пошарить в его складах. Олаф не верил, что большинство товаров распродано, как писали сами марковцы. Что-то надо было предпринять. Всю ночь Олаф плохо спал. Незадолго до рассвета он поднялся, зажег лампу.
— Дорогой, что ты так рано? — спросонья спросила Елена Дмитриевна.
— Спи, спи, — успокоил ее Олаф и сел за стол. Он писал Мартинсону и Маклярену, чтобы они востребовали все долги, покрыли все убытки, причиненные большевиками, и ждали его приезда. В письме к Мартинсону Олаф приказывал немедленно опечатать склад Черепахина, «так как все его товары принадлежат мне. Лучше всего попытайтесь подольше задержать в Марково приехавших людей, которые уничтожат большевиков, и нанять их для охраны складов до моего появления. Как только это сделаете, срочно сообщите. Если же в Марково появится Черепахин — к товарам его не подпускать. У меня есть расписка, что весь его склад принадлежит мне. Он брал у меня все в кредит». У Олафа не дрогнула рука, когда он это писал. Он давно считал, что на этой земле должны торговать три-четыре крупных коммерсанта, а мелким пора исчезнуть. Каждый из них в отдельности не опасен для компании, но все вместе они превращаются в ощутимую конкурирующую силу и берут у туземцев много пушнины. О встрече с Черепахиным и о договоре с ним Свенсон никому не рассказывал. Он всегда придерживался правила, чем меньше о его делах будут знать, тем лучше. К тому же Свенсону совершенно не хотелось, чтобы его имя Связывали с именем фельдшера, вставшего на путь вооруженной борьбы против Советов, хотя Олаф страстно желал их уничтожения.
После посещения Нома Свенсон старался не вмешиваться в политическую борьбу, не связывать себя с действиями легиона и его людей здесь, в уезде, но жизнь распорядилась иначе, и он оказался в центре событий. Свенсон с горечью признал это и задумался о своем будущем. Как оно сложится? Особых причин для беспокойства нет. Большевики не скоро сюда придут. Да и придут ли вообще? Их армия застряла где-то у Байкала. Остановилась перед японскими и белыми войсками. Свенсон вспомнил последние радиограммы. Японцы вырезали главных большевиков и, по всему видно, не собираются покидать русский Восток. Опасаться жалкой горсточки большевиков в Петропавловске и Марково было бы смешно. И все же у Свенсона не было полного спокойствия. Нет, его не особенно огорчали возможные убытки в Марково — это мелочь по сравнению с колоссальными прибылями на других факториях и здесь, в Ново-Мариинске. Свенсона тревожило то, что американские войска покинули Приморье и японцы остались там полновластными хозяевами. Полезут ли желтолицые сюда, на Север? Не придется ли ему да и другим коммерсантам потесниться, уступить часть прибылей японцам? Сдаваться Свенсон не собирался. Он должен укрепиться еще прочнее здесь. Японцам придется с ним считаться. Он должен использовать любую возможность для усиления своего влияния на Чукотке. Пока можно, пока есть время, надо уничтожить всех противников, разорить всех конкурентов и стать единственным хозяином этого края. Олаф пришел к решению забрать товары у Черепахина, который так неосторожно ему доверился, находясь в тревоге и растерянности. К тому же у Свенсона теплилась надежда, что Черепахина не минует пуля на выбранной им дороге вооруженной мести большевикам. Передавая Губанову письмо для Мартинсона, Олаф строго сказал:
— Только Мартинсону в руки! Вот тебе за то, чтобы письмо не потерялось, — Свенсон поверх крепко запечатанного конверта положил несколько зеленых бумажек. Губанов аккуратно свернул доллары под завистливыми взглядами своих спутников и спрятал под кухлянкой вместе с письмом. Свенсон добавил:
— Мартинсон вас угостит хорошо. Я ему пишу об этом. Вернетесь — еще добавлю.
— За бумагу можете быть спокойны, — Губанов натягивал рукавицу. — В целости доставлю.
— Пора, пора ехать! — поторопил Бирич.
— Покедова, — за всех попрощался Губанов и первый тронул свою упряжку. За ним двинулись остальные. Провожающие смотрели им вслед до тех пор, пока они не спустились на замерзшую реку Казачку, вынеслись на другой берег и скрылись за постройками.
— Не ждут в Марково гостей! — засмеялся Тренев. Но его никто не поддержал. Люди стали расходиться. Бирич недовольно заметил:
— Рыбин что-то не пришел.
— Проспал, — Пчелинцев растирал побелевшую щеку. — Кусается еще зима. А ведь весна скоро.
Струков догнал Бирича, который с Чумаковым и Треневым подходил к двери дома последнего.
— Павел Георгиевич! — окликнул он старого коммерсанта. — Я вас задержу на минутку.
— Зайдемте в тепло, — Бирич поежился. — Сегодня действительно морозец крепкий.
Они вошли в дом Тренева.
— Что вы хотели, Дмитрий Дмитриевич?
— Как ваш сын? — спросил Струков.
Напоминание о Трифоне, который после почти трехмесячной болезни едва стал подниматься с постели, не было приятно Биричу. Павел Георгиевич недовольно шевельнул щетками бровей, взглянул из-под них на Струкова почти враждебно. С чего это начальник милиции вдруг вспомнил о Трифоне? Старый коммерсант не мог забыть, как Струков помешал ему разделаться с шахтерами, которые так зверски избили Трифона. И за все время ни разу не навестил Трифона. А сколько вместе пили водки! Так что же надо теперь Струкову?
— Слава богу. Поднялся на ноги, — ответил он угрюмо.
— Я думаю, что сейчас настал момент, когда мы можем и должны привлечь к ответственности тех, кто посягал на жизнь вашего сына. Справедливость прежде всего. А преступление не должно остаться безнаказанным.
Бирич не мог скрыть своего удивления. Он уже давно свыкся с мыслью, что случившееся с Трифоном в кабаку Толстой Катьки забыто, как обычная пьяная драка. Сам же Струков тогда, кажется, так говорил. С чего же он решил ворошить старое, обидное? В то же время ему было приятно, что о его боли, его оскорблении и позоре не Забыто и за них хотят отомстить. Он нерешительно проговорил:
— Я не знаю, захочет ли сам Трифон…
— Разрешите мне его навестить? — Струков был настойчив. Он уже окончательно решил припугнуть шахтеров. Он покажет всем, что у него твердая рука. Струкову хотелось доказать тем, кому здесь принадлежит власть, что он стоит больше, чем они думают. К тому же в последние дни Струков все чаще и чаще вспоминало Колдуэлле и Фондерате. Недавно Рули как бы мимоходом обронил, что он ждет из Америки русского полковника. Кто это может быть? Конечно, сразу же на память Струкову пришел Фондерат. Все возможно в этом мире, и после краха Колчака Фондерат вполне может оказаться здесь.