Шрифт:
Annotation
Владимир Золотарев
ОТ АВТОРА
ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ЖАНР
ЭРЗАЦ ЛЮБВИ
ДУРИЛО
ТЕОРЕТИКИ ГОЛОДАНИЯ
ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ
ПЕРВАЯ КНИЖКА
ПРОТЕКЦИЯ К ЭСКУЛАПУ
ДЕЛИКАТНЫЙ НАМЕК
НЕ АКТУАЛЬНО
СИЛА ПРИМЕРА
НАУКА НЕ ДЛЯ СЛАБОНЕРВНЫХ
СОВЕТ БЫВАЛОГО
ОТЧАЯНИЕ ДЕМОКРАТА
ТОСТ ЗА ДРУЖБУ
УТРЕННЯЯ ПРОБЕЖКА
ВЕРНЯЧОК
ЖАЛОБА
ВАС ОСТАНОВИШЬ!
ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ
Владимир Золотарев
УТРЕННЯЯ ПРОБЕЖКА
ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ
ОТ АВТОРА
Моя мать — мудрая женщина — всегда подтрунивала над моим честолюбивым юношеским желанием стать писателем. «Оставь блажь, — наставляла она. — Овладей вначале профессией, стань настоящим специалистом, а потом пиши все, что хочешь». Так и вышло. Специалистом стал, да вот писательством заняться времени не оказалось. В первые сборники «Вернячок», «Советы лицедея» вошли рассказы, которые пролежали в столе лет тридцать пять. Они были написаны в юные годы. Сборник, который вы держите в руках, появился на свет в результате настойчивых пожеланий друзей и знакомых, которые частенько донимали меня просьбами: «Напиши еще!!» Вот и написал. Это самая свежая «проба пера». На писательские лавры не претендую. В своих рассказах ни с кого портретов не писал, клеймить никого не собирался, а просто хотел обратить Ваше внимание на курьезные, комедийные случаи и узнаваемые ситуации. Может быть, Вы улыбнетесь вместе со мной. Без юмора нет жизни. Он помогает нам стать мудрее, стойко переносить невзгоды и неурядицы и верить в лучшее и доброе в человеке. Улыбаясь, мы легко прощаем человеческие слабости и расстаемся с пороками.
ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ЖАНР
Я застал еще жизнедеятельными представителей поколения, рожденного в 19 веке. Это были городские старушки и старички, чудом уцелевшие в кровавом кошмаре революций и войн. Они, не в пример нам, обладали удивительным умением излагать свои мысли и чувства на бумаге.
Конечно, старички не понаслышке знали о существовании телефона, но в разрушенном послевоенном Ростове домашний телефон был понятием из области знания о полезных вещах и предметах, общественный транспорт ходил из рук вон плохо и только почта функционировала четко, как часы.
Я часто видел свою бабушку за письменным столом с водруженными на нос очками.
— Странно, — удивлялся я. — Никто же не заставляет ее, как меня, писать, а она часами строчит письма.
В то время волшебный экран телевизора существовал разве что в воображении очкариков, начитавшихся фантастики, черная тарелка радиоточки в верхнем углу комнаты часто хрипела, так что ничего нельзя было разобрать, и только семейные разговоры и чтение уцелевших книг, журналов и, конечно, писем было единственным развлечением в долгие вечерние часы. При свете коптилки, позднее керосиновой лампы (электроэнергию часто отключали) бабушка зачитывала письма своих знакомых. Из них я узнавал о вещих снах Лидии Павловны, в которых ее посещали ангелы и давали полезные советы на все случаи жизни, о злых соседях Иван Петровича, задумавших путем хитрых интриг оттяпать у него часть коридора, о проказах кота Тошки — любимца семьи Глуховых и многое, многое другое. Запомнилась мне целая драма, которая нашла отражение в переписке моей бабушки и ее давней знакомой Любовь Васильевны Кирпичевой. Это была рыхлая, неимоверных размеров пожилая женщина с резким голосом и тяжелой одышкой. Она являла собой воплощение важности и непоколебимого достоинства. Но я был рад ее появлению в нашем доме, равно как и любому другому гостю, так как бабушка непременно накрывала на стол и поила гостей чаем. Естественно, я был тут как тут, ибо на столе невесть откуда появлялись нехитрые угощения тех лет: печенье, леденцы, сахарные подушечки с начинкой из повидла. Сладости настолько занимали мое воображение, что я плохо запомнил, о чем говорилось во время чаепитий. И теперь об этом искренне сожалею: уходил целый мир, сотканный из воспоминаний старших о пережитом, их малых радостей и горестей, их представлений о подлинной чести, порядочности и святой веры в победу добра над злом.
Но вернемся к драме. Началась она так. В один из очередных приходов Любовь Васильевны бабушка, как обычно, накрыла на стол к чаю. Все мое внимание было сосредоточено на банке с вишневым вареньем (где она ее только прячет?!), поэтому я не сразу понял, что произошло. Гостья, с каменным лицом, заторопилась домой. На бабушкины уговоры: «Как же так? Мы даже не поговорили!» — она заявила, что очень спешит, и, откланявшись, ушла.
Через пару дней бабушка получила открытку. «Уважаемая Зоя Ивановна! Я никак не ожидала от Вас такой подлости. Мои искренние чувства к Вам и Вашей семье попраны самым недостойным образом. Разве я заслужила к себе такое отношение? Как Вы мог ли напоить меня испитым чаем? После такого оскорбления ноги моей не будет в Вашем доме. Горько разочаровавшаяся в Вас Л. В.».
Прочитав письмо, бабушка страшно расстроилась. И тут же написала ответ: «Дорогая Любовь Васильевна! Простите великодушно. Я вовсе не хотела Вас обидеть, а тем более оскорбить. Да, в чайник с утренней заваркой я подлила кипятка, так как у меня закончился сухой чай. В этом месяце из-за непредвиденных расходов у нас не хватило немножко денег до зарплаты. Неужели из-за этой вынужденной экономии будут порваны узы наших добрых, многолетних отношений. Сейчас купила хороший грузинский и милости прошу Вас ко мне в гости. Любящая Вас З. И.».
В четверг со второй половины дня бабушка в ожидании своей подружки часто выходила на балкон. И, наконец завидев приближающуюся мощную фигуру под зонтиком от солнца, как молодая, опрометью кинулась открывать входную дверь. Она постояла у открытой двери, прислушиваясь к шагам на лестнице, но в парадном было тихо. «Странно, — подумала бабушка. — что ее могло задержать? Она же уже почти входила в дом». Бабушка вновь поспешила на балкон. Велико же было ее удивление, когда она увидела, как колышущаяся фигура под зонтиком быстро удаляется от дома и уже заворачивает за угол.
Два дня бабушка томилась в неизвестности, порывалась писать письма, но сейчас же их рвала. На третий день пришло письмо, все разъяснявшее. «Уважаемая Зоя Ивановна! Я могла ожидать от Вас всего, но только не этого! Я искренне простила Вас и с лучшими намерениями шла в Ваш дом. Но какое коварство ожидало меня! Я увидела Вас на балконе, и Вы явно увидели меня. И как же Вы поступили! Вы спрятались от меня. Какой стыд! Я ушла от Вашего дома, как оплеванная, и проплакала весь вечер. Думаю, что теперь отношения между нами прерваны навсегда. Прощайте, и Бог Вам судья. Л. В.».
Бабушка была сама не своя, порывалась тотчас ехать к своей подруге, призывала нас в свидетели. Моя мать, которая работала на двух работах и страшно уставала, только посмеивалась: «Надо же, страсти-мордасти какие на пустом месте». Молчун дядька был более определен в высказываниях: «Что ты носишься с этой дурой, как с писаной торбой? Много чести! Не хочет ходить в наш дом, пусть не ходит. И вообще, заканчивай писанину, а то нами соответствующие органы заинтересуются». Но все же бабушка написала ответ.
«Милая Любовь Васильевна! Как можно было так подумать об мне! Побойтесь Бога! В тот злосчастный день я поджидала Вас с утра и, когда, действительно, увидела с балкона, опрометью бросилась открывать двери, чтобы впустить Вас в дом без промедления. Не услышав Ваших шагов на лестнице, я вновь быстро вернулась на балкон и увидела Вас уходящей. Я осталась в полной растерянности и печали, не зная, что и думать. Ваше письмо просто убило меня! Уверяю Вас, это чудовищное недоразумение. Любящая Вас З. И.