Утро большого дня
Шрифт:
— Говорят, невозможного пет! Попробуйте, Петр Алексеевич!
Из лавы ушел он совсем другим. К сожалению, дожидаться Марину было неловко. Тут и Фролов, и Роговицкий. А, чорт побери, момент был отличный! Так удобно высказать ей свои чувства!
До сих пор он на это не шел. Тянул и медлил, иногда даже опасался своей любви.
— А не выйдет ли любовь смешной?
Марина как будто не видела его взглядов. Со всеми была равна, а в свободное время отплясывала на всех вечерах на радость рудничной молодежи.
— Почему? — подозрительно хмурился Кунцов и перебирал в уме окружающих.
— Кто соперник?
Даже прохаживался вечерами мимо дома, в котором жила Марина. Не столкнется ли с ней невзначай?
Но сейчас самое главное все-таки заключалось не в любви, а в лаве. Она подвела людей, но выручала Кунцова.
Возле гезенка Роговицкий учел настроение инженера и посоветовал:
— Не сменить ли здесь бригадира? Уж очень плох!
— А, гони его к чорту! — тотчас же согласился Кулпов, вспомнив человека с бородавкой над бровью.
Расставшись с десятником, он подумал, что беда изжита не совсем. Правда, более не угрожала катастрофа, но без четвертой лавы программа срывалась наверняка.
Звезда могла погаснуть и горняцкое самолюбие его протестовало.
Что он? Худший работник Кузбасса?
Первый раз Кунцов пожалел, что остался единственным начальством! Как нарочно и управляющий штольней сменился, а новый еще не успел приехать.
— Реконструкция! — скорбно сказал он и запнулся, услышав из темноты знакомую фамилию.
За поворотом штрека беседовали невидимые люди и Кунцов остановился, все с большим и большим вниманием ловя слова.
— Звягин! — убежденно рассказывал человек. — Ей-богу он! С первого взгляда узнал! Вместе же на Октябрьской работали. Там его и судили, как раз при мне.
— Ну и что?
— Два годика заработал!
Кунцов перевел дыхание и сердце у него застучало.
— Пожар! — продолжал голос, — дело судебное, а виновен старик Замятин. Звягин вступился, моя, говорит, вина. Словом, спас старика. А парень во! Хороший парень!
— Поберегись! — послышался сзади окрик. Катили уголь и Кунцов отскочил, давая дорогу.
— Та-а-ак! — изумленно повторял он себе. — Осужден на два года! Любопытно...
Вспомнил, что Звягин был последней крохой, упавшей на чашку весов. После этого она безнадежно опустилась и реконструкция была решена. Вспомнил и подозрительно сказал:
— Почему он молчит о суде? Почему нет отметки в его трудовом списке?
Дальше шел возбужденный, неожиданно получив оружие против возможного врага.
Фролов и Марина отстали. Фролов ручался, проклинал Кунцова и печь, и свою судьбу, а девушка молчала. Вдруг она приостановилась и дождавшись, когда Фролов поровнялся с ней, сказала, опустив лампу, так, чтобы лицо ее осталось в тени:
— Петька, у вас есть новый инженер. Я знаю его, он отличный проходчик. Это Звягин...
— Что? — не понял Фролов, — отличный проходчик? — И задумался. — Это — идея! Бегу за Звягиным!
Девушка осталась одна. Тяжело задышала и стиснула зубы.
— Что я делаю? — с отчаянием прошептала она. — В какую опасность я втягиваю Николая! Еще четверо суток, но ждать невозможно... Милый, — сказала она, обращаясь к отсутствующему. — Как же иначе мне поступить? Ведь дело гибнет!
И стояла молча, прислонившись к стене и сливаясь с ночью, царившей в штреке.
Услышав издали громкий разговор Фролова, и увидев две приближавшиеся лампы, она овладела собой и сказала деловым и спокойным тоном:
— Здравствуйте, товарищ Звягин.
У входа в печь и она, и Фролов рассказывали новому инженеру наперебой, как доктору рассказывают перед входом к больному.
— Говори, говори, — с восторгом думал Звягин, чувствуя близко любимое и невидимое лицо. Не было у него другого желания, кроме того, чтобы выполнить неожиданное поручение и оправдать дорогое доверие.
В лаву он влез молчаливый и напряженный. Так, бывало, подходил к берлоге с медведем. Предстоял отчаянный бой со слепой стихией, бой за маринкину радость, за собственное счастье.
Но как всегда в таких случаях он перестал замечать окружающих, совершенно забыл про себя, а вся его воля и мысли устремились в одно:
— Сделать, сделать! Ценою какого угодно перенапряжения, высшим подъемом всех своих сил.
Звягин приступил к осмотру. Он исследовал уголь, постигая его с совершенно необычных сторон. Кливаж и излом порождали идеи особенной какой-то проходки. Он отбрасывал неудачный вариант, методично брался за другую деталь и заглядывал в ее сущность — не поможет ли она ускорить работу? Он работал серьезный, побледневший от внутреннего напряжения.
Остановился перед сеточкой трещин в угле и замер от яркой догадки. Нетто подобное было в северной практике! Он протянул назад руку и отрывисто приказал:
— Компас!
Марина послушно вложила в его пальцы инструмент и, боясь дышать, стояла за спиной. Звягин записал направление трещин и взглянул наверх.
— Кто проводит меня туда... в верхний горизонт?
Голос его изменился и звучал, как чужой.
— Я! Провожу! — отозвался Роговицкий. Он уж давно пришел в лаву и внимательно наблюдал за действиями инженера. Тревога ожидания передалась и ему и сделалась еще острей, когда он почуял намек на какой-то выход.
Наверх лезли все четверо долго и молча. Временами крошка угля отрывалась из-под ног Роговицкого и звонко щелкала Звягину по шлему, но и это не нарушало заворожившую его мысль. Он нес ее бережно и страстно, туда, где скрывалась разгадка.