Утро большого дня
Шрифт:
Распределили роли. Начальником работ в квершлаге был утвержден Роговицкий, хоть и десятник, но опытнейший горняк, превосходно знавший своих людей. Техническим руководителем при нем назначили Звягина.
На Фролове лежала добыча, а значит судьба горделивой звезды, сверкавшей над штольней. Кунцов был обязан всем помогать и за всем смотреть.
С каждым часом росло напряженное ожидание, возвышаясь до бурного оживления. Наступал долгожданный момент. Озабоченность последними приготовлениями от этого переходила в торжественный
После полудня начали пробивать печь в четвертой лаве. Звягин метнулся туда, указал направление, ушел и сразу его захлестнула волна собственных дел.
Домой он решил не ходить — некогда. В столовую тоже — шахтный буфет под рукой. Даже о Марине думал туманно, словно издали. Было решительно некогда!
Сейчас Роговицкий шагал впереди, а Звягин за ним с записной книжкой. Тянулся длиннейший квершлаг и надо было запомнить метры путей, чтобы знать, какие участки серьезней, а какие проще.
Роговицкий осматривал все. По дороге встретилась дверка, обязательно нужно было в нее заглянуть! В маленькой кладовушке, выбитой в стенке, лежал наготове инструмент. Заправленный, подновленный и не так, в обезличку, а каждая штука с дощечкой — хозяин указан.
Роговицкий одобрительно крякнул. Превратился в начальника, а остался таким же — простым, немного ворчливым и добродушным. Но решения принимал смелые. Подошли к гезенку.
— Где Хвощ?
Выступил заключенный, который вчера отказался работать.
Презрительно покосился и стал, заложив руки в карманы.
— Напиши ему, Лаврентьич, записку на заработанные ботинки!
Хвощ отступил, вынул руки и даже пожал плечом. Этого не ожидал!
— После смены, сынок, загляни в контору.
Отойдя от гезенка, Роговицкий сказал:
— Блатная душа, а работник хороший! Только надо увлечь. Я с Кунцовым повздорил, но партком меня поддержал. Оставляю бригаду в штольне! На свою ответственность оставляю. Отмахнуться от человека легко — катись, мол, колбаской! А ты его приручи, сделай своим! Смотри за ним в оба, а сам приручай! Как, Лаврентьич, надо увлечь?
— Надо, — тряхнул головою Звягин.
— Я увлеку, — задорно обещал Роговицкий и засмеялся.
Вдруг ему пришла мысль:
— Лаврентьич, давай график составим? Во всю, понимаешь, стену, чтобы каждый видел свою работу?
Звягин ударил себя по лбу.
— Как это я не догадался!
Ему все более и более нравился Роговицкий. Он представлялся спокойно идущим к своей хорошей цели. Он с презрением относился к препятствиям и всех увлекал за собой.
В комнате технического бюро на полу разостлали склеенный из полос огромный лист. Кто-то из комсомольцев лежал на животе и кистью выписывал цифры на разграфленной бумаге. Горели лампы. В помещении была тишина; вечерняя смена давно спустилась под землю.
Звягин взглянул на часы и легкая тревога охватила его. Уже седьмой час пошел с той минуты, как начали пробивать печь.
Он сам назначил для проходки девять часов и помнил, как с интересом посмотрел на него проходчик Кукушкин. Сведений о работе с тех пор не поступало.
— Неужели сорвусь? — задумался Звягин и вспомнил о Марине.
— Написал, — прервал его комсомолец.
На графике были размечены дни по числам — от первого по десятое. Это был срок, заданный рудоуправлением. В десять дней должна была переродиться штольня.
— Бригада Макарова, — напомнил комсомолец. — Какие задания на первое число?
Звягин взглянул в записную книжку.
— Двенадцать метров рельсового пути, до пикета — четыре!
— Есть! На второе число?
Вся работа по квершлагу была расписана из часу в час. Вошел Хвощ, в новых скрипучих ботинках. Поискал глазами и встал у стенки.
— Говорили притти...
— Подождите, — ответил Звягин. Затруднился назвать — гражданин или товарищ? А просто Хвощ показалось грубо. Поэтому никак не назвал.
Хлопнув дверью, вбежал Роговицкий, раздосадованный и мрачный. Лицо его приняло жесткие очертания и опять напомнило старого, сурового солдата.
— Буза! — буркнул он на безмолвный вопрос Звягина, — да пустое, однако! Работай себе, Лаврентьич.
Звягин удивился, а потом холодок настороженности пробежал по его спине.
— Не случилось ли с печью чего? — спросил он негромко, чувствуя, что речь может итти о нем.
— Да нет! — уклонился десятник, — говорю, что буза!
Избегал прямого ответа и обрадовался, увидев график. Подошел, повеселел и улыбнулся в усы.
— Ловко... ловко. На стенку повесим. Пущай каждый видит, что задано и что сделал...
Здесь он заметил Хвоща. Тот стоял, заложивши за спину руки, и спокойно прислушивался к разговорам. Но обычной презрительной усмешки на губах его не было.
Роговицкий пошарил глазами по графику.
— А работу в гезенке не проставили? — и приказал: — Пиши! Бригадиром — Хвощ!
Заключенный вздрогнул и еще более побледнел.
— Согласен? — крикнул Роговицкий, — чего стал?
Хвощ улыбнулся беспомощно и даже застенчиво. А ведь был знаменитым рецидивистом и в блатной среде считался головкой!
Он оправился и ответил просто:
— Буду работать!
График закончили. Все ушли и Звягин остался один. Потянулся, отгоняя сон и усталость, и сел на диван. На дворе заревел шахтный гудок.
— Десять часов! — догадался Звягин. — Через час окончится печь...
Опять его охватило беспокойство. Зажавши ладонями виски, он припомнил свои расчеты. Все было правильно. Но и это не успокаивало. Недосказанность слов Роговицкого сбивала с толку, заставляла строить догадки. Что-то скрыл Роговицкий, чем-то не хотел огорчить!