Утро года
Шрифт:
Странник вылупил на Тимошку пьяные покрасневшие глаза и отрицательно закачал головой.
— Как, не хочешь? Тогда вот вздыбим тебя по блоку на колокольню и будешь там болтаться заместо колокола, слышишь, я с тобой не шучу!
Странник поддернул штаны и, просунув промежду ног длинную хворостину, тронулся с места. Ребятишки табуном, с гиком и визгом прыснули вдогонку, сшибая друг дружку с ног.
Толпа от неожиданности, поджав животы, хохотала надрывно и дружно. А «божий человек», свернув на главную улицу, пустился во всю прыть по наезженной дороге и на все село заорал
— Го-го-го-о-о-о!..
1929 г.
Однажды весной…
Мимо колхозного клуба, через площадь, во всю прыть бежал беловолосый мальчик лет двенадцати. Было заметно, что он сильно устал: ноги заплетались, капельки пота стекали с висков и скатывались за воротник. Мальчик бежал, часто утирая лицо суконной кепкой, которую все время держал в руках.
Добежав до правления колхоза, он взобрался по крутым ступенькам на крыльцо и направился прямо к председателю.
Председатель колхоза сидел за столом и рассматривал какие-то списки. Мальчик подошел к двери, взглянул на председателя, передохнул — и к столу.
— Иван Сергеич! — торопливо проговорил он. — Грачи… Уйма грачей летит!
— Ну и что же, — не отрываясь от списков, спокойно отозвался председатель. — На то у них и крылья, чтобы летать.
Мальчик забеспокоился еще больше и заговорил внушительно:
— А ты, Иван Сергеич, слушай хорошенько. Брось свои бумаги. Гляди сюда.
Председатель оторвался от списков и внимательно посмотрел на собеседника.
— Ты, парень, чей? — спросил он мальчика.
— Кривцов, — быстро ответил тот.
— Которого Кривцова — Ивана или Кузьмы?
— Ивана.
— То-то я смотрю — вострый больно. Как звать-то?
— Михаил.
— Ну, слушаю, Михаил Иваныч. Да что это у тебя, брат, губы-то как трясутся? — вглядываясь в лицо мальчика, улыбался Иван Сергеевич и лез в карман за табаком.
— А ты не смейся, Иван Сергеич. Тут не до смеху, — утирая лицо кепкой, сказал Миша. — Грачи на посевы к нам летят. Ту-учи их! Прямо несметное число. Они проросшие зерна пшеницы выдергивают. Я пугал, пугал их, а они отлетят немножко и опять на посевы садятся. И все летят, летят, как из прорвы.
Иван Сергеич вскочил со стула и рассыпал из папироски табак.
— Проросшие зерна, говоришь, выдергивают? — переспросил он Мишу.
— Ну да, выдергивают… Да еще как!..
— А ты как туда попал?
— За линями в Широкий пруд ходил.
— В такую даль за линями! — удивился председатель.
Председатель колхоза позвал полевода, сидевшего в соседней комнате, и они быстро вышли.
Возле правления колхоза стояла большая толпа. Тут были взрослые и ребята. Дедушка Лопатин и тот пришел, захватив с собой трещотку, которую отыскал на чердаке.
Дедушке Лопатину шел восьмой десяток, но он был крепкий и расторопный. Только один недостаток у него — глуховат, и глуховат порядком. Когда внучек его, Ванюшка, вбежал в избу и крикнул изо всей мочи: «Ма-ама,
— Это кого, говоришь, там бьют?
Ванюшка подошел к дедушке и в самое ухо прокричал:
— Никого не бьют!.. Грачи на яровом поле зерна выклевывают. Много грачей налетело… В поле едем, пугать их.
Дедушка всплеснул руками.
— Это что еще за оказия! — И начал проворно одеваться.
Мать прикрикнула на Ванюшку:
— Ребятишкам там делать нечего! Дедушка один поедет.
— И мы поедем, — не унимался Ванюшка, — сам председатель сказал и учитель, Сергей Григорьич… Мишка Кривцов давно уже там, на подводе, сидит… Шурка, Коля, Сережа Краснов — тоже там.
Все были в сборе. Поджидали только кузнеца Якова Семеновича и лесничего Фирсова с ружьями.
Но вот подошли и они. Подводы тронулись и быстро скрылись из виду.
Яровое поле стелилось ровно, и только кое-где попадались небольшие овражки и ложбинки. Начиналось оно от Березовой рощи и кончалось около самой околицы. Люди разбились на три группы. Одна группа пошла от Березовой рощи до середины, а две — по краям. Так и решили: пройти сквозь, до самой околицы, с тем расчетом, чтобы грачей совсем выгнать с поля, не дав им улететь в рощу.
Дедушка Лопатин крикнул кузнецу:
— Яшарка, тряхни из двустволки-то прямо в кучу, может, с пяток кувырнешь… Я их тогда к хворостинкам подвяжу и расставлю вон там. Мы, бывало, на бахчах все так: убьем вороны две или три, подвесим их на хворостинки, небось другие боялись, не летали. А то прямо беда, самые хорошие арбузы и дыни портили.
Неожиданно тишину прорезал один выстрел, затем второй, третий… Выстрелы были холостые, для острастки. Ребята бежали впереди, кричали громко и дружно:
— Кши, кши!.. Аа-а-а!.. У-у-у!..
Сначала грачи поднимались с большой неохотой. Немного отлетев, они снова садились на пашню и, важно расхаживая, пускали в ход свои огромные клювы, жадно отыскивая в еще не просохшей земле набухшие зерна. Но шум и выстрелы становились все настойчивее и слышней, и тогда грачи настороженно поднимали головы, с испугом снимались с мест и взмывали на горизонте черными тучами. Они взлетали и бестолково кружились на одном месте. Затем порывались лететь к Березовой роще, но, чувствуя препятствия, поворачивали обратно и, набирая высоту, стремительно уносились по направлению к селу, туда, где протекает небольшая речка Суходол, по берегам которой стоят огромные старые ветлы.
Дедушка Лопатин на минутку переставал вертеть трещоткой и удивленно смотрел на улетающие стаи грачей.
— Ай-ай! И откуда их столько взялось? Никогда такой оказии не было. — И тут же снова пускал в действие свою трещотку.
…В этот день люди возвращались с поля затемно. Грачей хотя и спугнули, однако никто не был уверен в том, что они снова не прилетят на посевы. Поэтому отряд дозорников решил назавтра опять поехать в поле.
Иван Кривцов сидел в правлении колхоза. Председатель подошел к нему и сказал: