Утро года
Шрифт:
— А как нашел-то — перебил Иван Верста. — Там, говорят, такая круговерть, что враз себя потеряешь и в полицию угодишь…
— Ишь какой любопытный! — засмеялись мужики.
— Вот так и нашел, — продолжал дядя Максим. — Спасибо тетке одной — она меня довела до самой лечебницы… Вхожу и вижу: народишко сидит. Не особо много, а все-таки порядком.
— Сюда, что ли, спрашиваю, попал я?
Посмотрел на мою бумажку какой-то старичок почтенный и ответил:
— Сюда, сюда… Но только, уважаемый, черед здесь установлен. По череду принимают.
А
— Садись, — слышь, — вот здесь, — указала мне чернявая на табуретку возле стола, а сама куда-то вильнула.
А я рад — хоть до места добрался. Как сел, меня тут же в сон клонить стало. Вот как умаялся!
Ну, входит эта самая чернявая и опять к столу. Вынула из стакана какую-то стеклянную штуковину и ко мне:
— Расстегни рубашку.
Расстегнул я рубашку, а она мне эту самую штуковину под мышку пихает.
— Прижми тихонько и посиди спокойно минут десять…
— Горячая была эта штучка али нет? — снова перебил Иван. — Слыхал я, что в городе электричеством лечат…
— Да погоди ты, Иван, не мешай, — ворчали мужики.
И вот сижу я, братцы мои, не ворочаюсь. Дыхнуть боюсь: как бы вред какой, думаю, не наделать. А тут, как на грех, спина промежду лопаток зачесалась. Скоро, что ли? — спрашиваю.
— Две минуты, — слышь, — осталось.
Батюшки мои родные, какие минуты-то длинные!..
Потом начала меня выспрашивать и на бумажку записывать: как звать и какой губернии, чем занимаюсь, сколько лет, живы али померли родители, ежели померли, то от какой болезни, вовремя ли родился али недоношенным, грудями кормила мать али как, какими болезнями хворал и когда, как сплю да как ем — хорошо али плохо, прошибает ли пот, плюю как — с кровью али без нее? Что-то еще спрашивала, но у меня прямо-таки башка кругом пошла. Дьявол ее знает: вовремя я родился али нет? И чем кормила меня мать: грудями али соском резиновым — убей не помню!..
— Все, что ли? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, — еще не все. Пойдем, я тебя взвешу да под мерку поставлю.
«Эх, — думаю себе, — ну и угодил же я в переплет!.. Так, пожалуй, до смерти замаешься тут».
После всего этого мученья чернявая мне говорит:
— Ну вот, а сейчас иди к дохтору.
Вот те на! А я думал: она и есть дохторша. И вот очутился я у дохтора — сухонького, с мохнатыми бровями старичка. Долго он меня вертел, а потом говорит:
— Болезнь твоя еще не особо запущена, поправить дело можно. Брось только табак курить и водку не пей. А вот, — говорит, — тебе рецепт… Порошки я тебе тут выписал. Пей три раза в день. Легче не будет — опять заявись.
«Ладно, мол, — думаю себе, — заявлюсь я к тебе на тот год об эту пору, дожидайся. Дураков нету». Попрощался я с дохтором и вышел. Иду, а сам все назад нет-нет да и погляжу: как бы не воротили еще зачем…
Тут не утерпел и Роман Сахаров, на что мужик жесткий, любит во всем порядок. Покачав головой, он проговорил:
— Эх и темный же мы народ! И смех и грех. Вот от Сурчихи никто не бежит. Сами приглашают да последнюю курицу суют в руки. А ей что? Дают — бери, бьют — беги…
Мужики загалдели:
— Ты, Роман, обожди со своей темнотой, не мешай… Пускай дальше говорит.
Максим Иванович потеребил бородку и шумно вздохнул:
— Да, братцы мои… Всякое бывает в жизни. Морщился, а пил эти самые порошки: не пропадать же, думаю, им. Старичок из лечебницы меня так припугнул, что я сразу и про табак, и про водку забыл. С той поры и по сию пору в рот не беру. Так и доживаю век без всякого удовольствия. Ну, вот и все…
— Нет, брат, не все! — неожиданно и громко крикнул Иван Верста, вставая с завалинки. — А кашель-то у тебя прошел в ту пору, аль Сурчиха долечивала?
— Ну, Сурчиха! — отмахнулся дядя Максим будто от осы. — Порошки помогли. Как рукой сняло!
— Чудеса! — удивлялись мужики.
Наш «аквариум»
Стояла поздняя осень. Снегу еще не было. Обычно в такое время рыбаки-любители ходили на озера глушить рыбу. Сквозь тонкий и прозрачный лед рыбу видно, как через стекло. В ясный морозный день мы с Яшкой отправились в луга, побывали на каждом озере, но рыбы не наглушили: наши колотушки были легки, а лед сравнительно толстый. Рыба от наших ударов не взвертывалась, а только пугалась и уходила вглубь.
— Домой пойдем, — безнадежно сказал Яшка.
В это время я выслеживал щуренка и, выбрав удобный момент, так сильно стукнул по льду, что даже переломил черенок колотушки.
— Есть? — обрадованно спросил Яшка.
— Нет… Ушла.
— Сорожка?
— Ну, сорожка… Щука!
— Большая?
Мне было неудобно сознаваться, что из-за маленькой рыбешки сломал колотушку, и я преувеличил этого щуренка раз в сорок:
— Фунтов на десять, а то и на пятнадцать, не меньше.
Яшка удивленно глядел на меня:
— Вот это да! Таких щук только дядя Максим глушит, а нам не осилить.
— Конечно, не осилить, — согласился я.
По пути к дому мы завернули на Кругленькое озеро. Здесь в летнюю пору женщины полощут белье, купаются маленькие ребятишки. Нам посчастливилось. Только мы ступили на лед, как сразу увидели два круглых золотистых пятна величиной с ладонь. Это были караси. Я взял у Яшки колотушку, одним ударом пробил лед и вынул карасей из проруби.
— Живые! — восторженно крикнул Яшка. — Давай их завернем потеплее, а дома в воду пустим. Они плавать будут и вырастут большие. Дядя Максим говорил, что караси живучие.