Утро под Катовице
Шрифт:
Она упёрлась ладонями мне в грудь, отстранилась и пронзительно посмотрела мне в глаза. Так мы и сидели: она пыталась увидеть в моих глазах ответы на свои вопросы, а я, глядя на неё, печально думал о низком уровне развития современной психиатрии. Через некоторое время она, не отводя глаз сказала:
— Когда он уснул, я лежала и молилась Пресвятой Деве, чтобы она прислала ангела для наказания врага и освобождения меня от позора. Я просила её простить меня и забрать душу на небо. Потом открылось окно и ты влетел как на крыльях, одним движением убив подлеца! Я точно знаю, что ты ангел, люди так не умеют!
Вот оно что, кирпичики-то складываются! Может ещё не всё потеряно?
— Боги очень редко посылают ангелов, чтобы вершить справедливость, они обычно используют обычных людей для выполнения своих задач, и наверное, по воле Богородицы, я сам не зная об этом, оказался там и сделал то, что сделал, а она прибавила мне сил.
Говоря это, я старался как можно убедительнее смотреть ей в глаза. После моих слов, девушка сначала опустила взгляд, потом, встав, подняла лежавшее неподалеку платье и, одним движением
Сидя на бревне, я с удовольствием уминал кашу с мясом и, разглядывая сидящую напротив девушку, сравнивал её с Катаржиной. Та от природы была голубоглазой и русоволосой, но всегда красилась в брюнетку и это ей действительно шло, а у Болеславы были от природы черные волосы и темно-карие глаза. У первой были полнее и сексуальные губы, а у второй крупнее грудь и тоньше талия. В остальном же девушки были очень похожи.
Болеслава в ответ на моё бесцеремонное разглядывание поправила платье, прикрыв колени, опустила глаза и сказала:
— Ты меня пугаешь!
— Извини, просто ты очень похожа на мою невесту.
— У тебя есть невеста?
— Была, она погибла.
— Прости… расскажешь что случилось?
— Она поехала на войну… в Испанию и там погибла.
— Девушка?! На войну?!
— У неё был боевой характер, и она хорошо стреляла, была снайпером.
— Невероятно! Война ведь не женское дело!
Полностью с тобой согласен.
Мы помолчали несколько минут, потом я, доев кашу спросил:
— А у тебя где родители или родственники?
Ты хочешь отвезти меня к родителям?
— Ну, это было бы хорошо, если есть такая возможность.
Она вздохнула:
— Вряд ли получится, они живут во Львове! — Во дела, я кажется начинаю верить в божье провидение!
— А тут ты как оказалась?
Далее девушка рассказала мне историю своих злоключений. Её отец был по национальности поляком, а по профессии врачём-стоматологом. А мать была еврейкой и домохозяйкой. Болеслава часто помогала отцу на приёме пациентов, там её и увидел молодой отпрыск польского дворянского рода подпоручик Казимир Сокольский, с первого взгляда на неё потерявший голову (и я его понимаю — Болеслава действительно очень красива). Она полгода отбивалась от его настойчивых ухаживаний, опасаясь проблем из-за своей еврейской крови (Казимиру об этом было известно). Да и поначалу он не вызвал у неё особой симпатии. Но молодой офицер был очень настойчив и в конце концов взял неприступную крепость. А через девять месяцев после венчания Болеслава родила здорового крепыша, с голубыми глазами и светлыми волосами. Казимир был вне себя от счастья, рассказывая всем, как сильна его дворянская кровь древнего рода. Однако через полгода глаза мальчика потемнели и стали темно-карими как у матери, светлые волосы повыпадали, а на их месте стали расти черные. Казимир от этих изменений сильно переменился, обвинил жену в колдовстве, стал много пить и, не скрываясь, гулять по женщинам. Когда Болеслава попыталась его образумить, он её избил. В этом кошмаре она прожила полгода, а в конце июля 1939 года он получил предписание отправиться в армию «Краков». После получения приказа, Казимир потребовал, чтобы сын Станислав остался у бабушки с дедом, а сам с женой уехал в Краков, снял там квартиру, оставил в ней Болеславу и убыл на границу. Больше она его не видела. В Кракове у нее вообще не было знакомых, но, благодаря знанию идиш, девушка подружилась с булочником-евреем, который с удовольствием разговаривал с ней на различные посторонние темы и обсуждал местные сплетни. Когда же началась война и с фронта поступили тревожные вести, Болеслава от этого булочника узнала, что некоторые его знакомые евреи собираются уехать на восток и присоединилась к ним, надеясь добраться до Львова. Но выехали поздно, когда немецкие войска вошли на западные окраины Кракова, а в Бохне от встречных автомобилистов узнали, что дальше дорога уже перекрыта гитлеровцами и попробовали объехать проселками южнее, но как мне уже известно, этот маневр не увенчался успехом.
Ого, получается, она замужняя женщина с ребенком, а по ней и не скажешь, что рожала — поразительно тонкая талия и высокая грудь, одна мысль о которой будоражит кровь.
— Ну, во Львов я тебя доставлю…
— Ой, спасибо! — Девушка подскочила ко мне, обняла и поцеловала в щеку, — я так переживаю о сыночке, бедный мальчик, как он там, без матери? А папа с мамой? Я постоянно о них всех думаю, и ничего совершенно не известно… — Затараторила она, прижимаясь ко мне всем телом. От ее близости у меня напрягся индикатор желания, и, учитывая то, что я так и сидел в одних трусах, она моментально почувствовала мою готовность и с визгом отпрыгнула назад метра на два, испуганно вытаращившись на меня.
Я развел руками:
— Вот видишь, я не ангел!
Болеслава смущённо покраснела и отвернулась, а я пошел одеваться — форма уже должна была просохнуть. Потом, вернувшись к танку, увидел, что девушка сидит на берегу ручья и неподвижно смотрит на бегущую воду. Ну и пусть себе сидит, надеюсь её психическое состояние постепенно придет в норму. А мне пора провести инвентаризацию имущества. Сначала я достал из танка все свои пожитки и Болеславины чемоданы, потом отдельно положил портфель и саквояж взятые из комнаты убиенного мной главнемца, затем вытащил все остальное, что может представлять интерес, кроме снарядов. Получилась внушительная куча. Наибольший интерес представляли снаряженные ленты и патроны в цинках, предназначенные для двух танковых пулеметов, ящик с тушёнкой и крупой и четыре новых танковых комбинезона, о наличии которых ранее мне было неизвестно, тут же я выбрал себе наиболее подходящий по размеру и надел на себя. А пилотка нашлась всего одна, но я был рад и этому. Кроме безусловно полезных вещей, там была пачка глянцевых журналов. Ну вот нафига они танкистам? Полистав их, я убедился, что это не порно и даже не эротика, хотя и встречаются фото девушек в пляжных костюмах. Подумав, отнес журналы Болеславе — может помогут отвлечься от грустных мыслей. Девушка обрадовалась и с интересом углубилась в разглядывание картинок.
А я сложил просмотренное имущество в танк и занялся портфелем. Здесь лежал боевой устав, наставление по эксплуатации и обслуживанию танка, приказы вышестоящего командования, членский билет НСДАП, письма от жены и семейная цветная фотография — тридцатилетний хорошо сложенный гауптман с мужественным лицом стоит справа от стула, на котором сидит красивая женщина в синем платье с трехлетней девочкой на коленях, а слева от нее стоит мальчик лет восьми. Прямо таки семейная идиллия — смотреть тошно. Но не будем отвлекаться на лирику, что там дальше? Хм, польский офицерский кортик! Уже успел где-то затрофеить, собака фашистская, берём. Что тут ещё? О! На дне портфеля лежал небольшой футляр с весьма ценным трофеем: бритвенным набором, в который входила безопасная бритва «Жиллетт». Великолепно! А то бритьё опасной бритвой для меня сущий кошмар. Продолжая осмотр, открыл внутренний кармашек портфеля и приятно удивился, вытащив две пачки купюр — двадцать тысяч рейхсмарок! Весьма и весьма неплохо! И откуда они у него? Посмотрев бумаги, я с изумлением обнаружил, что деньги выданы командиру сводного механизированного батальона на закупку продовольствия у польского населения во время рейдовых операций. «Да ну на хрен, не верю!» — Сказал я сам себе, но всё же был вынужден признать факты — и деньги и бумага подтверждающая их назначение была у меня в руках. Ладно, в любом случае, деньги теперь мои! Закончив с портфелем я взялся за «золотой» саквояж, предварительно глянув в сторону спутницы — не хотелось, чтобы она видела, как я роюсь в драгоценностях ее спутников. Но Болеслава была полностью поглощена чтением журнала (она знает немецкий?), поэтому я занялся изучением содержимого саквояжа: сверху лежали купюры в пачках, скрутках и россыпью, пересчитывать я не стал, в основном были злотые, но встречались и марки, и франки, и фунты стерлингов. Все купюры я сложил вместе, обвязал бечёвкой и отложил в сторону. Затем, для ускорения процесса, я принес шинель и вытряхнул на неё содержимое саквояжа, посмотрев на кучу, понял, что, видимо, фашисты отобрали все часы, какие были у евреев — здесь были и простенькие в железном корпусе — таких было большинство, и три карманных серебрянных хронометра, и шесть золотых наручных. Затем пересчитал золотые монеты — семьдесят одна штука николаевских и сорок два золотых советских червонца. Порывшись ещё, обнаружил четыре мешочка с бриллиантами, и ссыпав камушки в один мешочек, положил его себе в карман. Копаться в кольцах, кулонах и цепочках не было уже никакого желания, поэтому я, вернув всё в саквояж, отнес его в танк. После чего лег на траву и стал бездумно смотреть в осеннее небо, просвечивающее через кроны деревьев. Подошла Болеслава и села рядом спиной ко мне. Помолчав минут пять, она повернулась ко мне и спросила:
— Анджей, скажи мне честно, ты залез в дом из-за золота?
«Вот ведь глазастая, разглядела, чем тут я занимался!»
— Нет, — твердо ответил я, — ради денег, будь там хоть гора золота, я не пошел бы на такой риск! Да и сама подумай, если бы мне нужны были деньги, стал бы я освобождать тебя? Человек в критической ситуации в первую очередь спасает то, что ему дороже. Во время пожара мать бежит к ребенку, банкир к сейфу с деньгами. А я в первую очередь занялся тобой, ну а деньги взял по пути, не оставлять же!
Она опять отвернулась и замолчала минут на десять. Услышав всхлипы, я понял, что она плачет. Я, сев рядом, положил её голову себе на грудь, стал гладить ее по волосам и шептать слова утешения. Но она стала теперь реветь в голос:
— Прости-и-и, я подумала, что ты из-за денег и мне-е-е стало так грустно-о-о! Я плохая-а-аа!
Постепенно она успокоилась и замолчала. Так мы просидели молча ещё с полчаса, а потом она неожиданно сказала:
— Если ты меня хочешь, то я согласна!
Я встал на ноги и молча помог ей подняться, потом, приобняв за талию подвёл к ручью, там усадив на берег умыл ей мокрое от слез лицо и, глядя в глаза, сказал: