Уттаракханд
Шрифт:
.
Я нахожу три мордочки на деревьях.
.
Сегодня снова поют у Ганга. Туман, густой, голубой, хмурый, прячет реку и нагоняет холод.
На другом берегу дома разноцветно мигают окнами. И будто каждый выбирает себе цвет под настроение.
15.01
Индийцы – народ неторопливый. Но иногда их блаженный пофигизм очень некстати.
Мы с папой четыре часа после заранее оговоренного времени ждём мотоцикл в прокате. Наивно и мило, как провинившиеся дети, нам говорят, что ну вот ещё чуть-чуть подождать, что вот уже почти всё… И, может, мы голодны,
Наконец – великий и могучий Old Enfield в нашем распоряжении. Выезд переносится на завтра. А сегодня едем приноравливаться.
.
За городом горы прячутся в бело-голубой туман и кудрявятся деревьями. По обочине сидят стайки обезьян с детенышами, играют, оборачиваются на нас и провожают взглядом, задумываются о своем.
Встречаются ослики в цветных уздечках. И горцы – в ярких одеждах и вязаных носках, с цветистыми улыбками.
.
Чем выше, тем холоднее. В белом живом небе появляется крошечное солнце, и все взлетает.
Все становится фантастически красивым и важным. Хотя всё такое же.
Я ощущаю скорость как полёт, мир – как книгу или сказку.
.
Сегодня я впервые попадаю в индуистский храм.
При входе надо разуться. Когда холод проникает внутрь через стопы, понимаешь, что всё это здесь, на высокой горе, происходит искренне. Людям было тяжело создавать здесь красоту, но они создавали, потому что так им что-то внутри велело.
Архитектура проста. Камень стар. Краски так ярки, точно в них подмешали солнце.
Я иду по воде из розовых листьев, которой омывают статую лежащей коровы. Внутри храма, такое же древнее, как он сам, растёт дерево. На корни надо повязать ниточку. Я не знаю, зачем это нужно; я вообще не люблю обряды… Но почему-то вяжу ниточку.
16.01
Белая дымка рождает утро, город, мир. Нежно-зелёная, облитая светом, стремительно уносит время и надувные лодки река.
В свежем воздухе шастает весна. Шестнадцатое января.
Собаки проносятся по улицам; продавцы овощей толкают тележки с гигантскими морковками, ежеподобными огурцами и ещё бог весть с чем. Коровы бродят по своим загадочным коровьим делишкам.
Вещи собраны.
.
Запоздало представлю нас, путешественников.
Нас пятеро.
Двое – это люди, я и мой папа.
Третья – моя тряпичная мышь по имени Тиу. Достояние дней минувших – во-первых, потому что игрушка детства, во-вторых, потому что из ИКЕА. Талисман.
Четвёртый – Энфилд, наш верный друг и немного конь.
А пятый – безымянный, но не менее важный, имеющий для нас ценность выше, чем меч для рыцаря. Фотоаппарат.
Я в Индии впервые, папа – в четвёртый раз. Он везёт меня по местам, которые когда-то его озарили и чуть-чуть перевернули мир. Я уже чувствую, как переворачивается мой. Зачем мы едем? Что мы хотим понять? Думаю, мы поймём, что мы хотим понять, уже по пути. Или поймём, что главное в пути – это путь, а всё остальное и так понятно. И что путь нужен, чтоб идти, а не чтобы дойти.
.
Волчком верчусь между папой и вещевыми сумками: фотографирую. Дома и бельё, развешенное на крышах. Скутера, груженые ворохом пледов, или хворостом, или стопкой пластиковых стульев. На одном вот везут дверь. Магазинчики-кафе с дымящими чанами. Ослики, коровы, играющие у дороги мартышки. Люди, пойманные среди повседневности.
Мне тоскливо. Я вижу грязь, об уборке которой некому позаботиться. Дома, которые некому подлатать и в которых некому прибраться. Из машин плюют прямо на дорогу. Мусор в лесу и на обочине; иногда его пытаются есть звери. Это не просто безразличие. Это бедность. Уже девятнадцать лет живу на свете, а ощутила это слово только теперь.
Мы проезжаем мимо загаженной реки. От реки осталась одна тамличка с названием, обросшая мусорными пакетами.
.
Тоска отпускает, когда приходит лес.
Солнце сквозь листья пляшет, как по морскому дну. Стволы тянутся. Ветки – кружевом. Тут прячутся незнакомые странные существа, не то звери, не то демоны. Предупреждающие знаки говорят о слонах и тиграх, а на обочину то и дело выходят мартышки.
Хочу услышать, как дышит этот зелёный мир. Хочу попасть в такт.
.
А потом приходят горы. Я их замечаю, только когда полмира глотает сияющая гуща тумана. За ним огромное пространство воздуха. Мы, чудится, уже не на земле, а на странствующих по небу островах.
Изредка мимо проносятся селения с разноцветными кубиками-хижинами и маленькими храмами. Они напоминают громадные ребристые грибы или алые бутоны.
Когда выглядывает солнце, туман-облака все превращаются в свет. Тогда я греюсь.
Но туча возвращается. Клубы её тянутся к дороге, и наступает сырой всепроникающий холод.
.
Мы доезжаем до опустелой деревеньки. Дрожь бьёт. Номер у нас без отопления, без душ еле-еле течёт тепловатой водичкой.
Чтобы хоть как-то согреться, я, не снимая тяжёлой мотоциклетной куртки и отсыревших джинсов, начинаю танцевать по комнате.
И вдруг очень ясно понимаю, что счастлива.
17.01
Под нами зелёное дно мироздания.
.
Шимла.
Лоскутное покрывало окошек.
Светящийся капюшон, наброшенный на макушку горы.
Она низкоросла, потому что горы не позволяют строить многоэтажки, зато раскинулась далеко-далеко по склонам. Ковёр великана. Может, даже ковёр-самолёт.
Улочки узенькие и крутые, домашние. Они ни с того ни с сего могут выбросить тебя прямо в небо, главное – свернуть вовремя. Европейская архитектура, оставшаяся от англичан, переплетается с восточным базарным хаосом. Огромные сковороды, на которых готовят картошку и лепёшки, раздувшиеся, как парашют; рыночные закутки, где шапки и варежки психоделической вязки; огромные развалы с тапками; фруктовые тележки, магазины тканей и готовой одежды, которую тут же шьют на ручных машинках. А ещё книги, лекарства, чётки, обрядовые сосуды, и бог весть что ещё.
Влюбляюсь горячо в этот город. Душа у него летающая. Небо у него в каждом окне, в каждой щербинке дерева.
.
Мы забредаем в кафе в стиле шестидесятых. Посетители – красивые, яркие, сложные и интересные люди; такими и полагается быть жителям небесного города.
Сквозь решётку я наблюдаю за тем, как небо понемногу заполняет закат. Иду провожать его над кипящим рыночным кварталом.
По всем горам в округе начинают звенеть огни. Им откликаются звёзды.
18.01