Увидеть птицу коростель

Иванцова Ирина

– Неужели даже то, что носит Радченко в кармане?

– Конечно. А как иначе. У нас в классе не должно быть тайн. Мы все честны, что нам скрывать?

Стало ясно, что Олежкины жалобы растворились в общей массе бесконечных «докладов» Антонине Петровне. А та, в большей части пропускала их мимо ушей, поскольку, как человек опытный,

знала, что всё это скорее норма, чем патология.

Коричневая девчачья форма с чёрным фартуком, серые мешковатые костюмчики мальчиков, октябрятские звёздочки, пионерский галстук, классный уголок с динамикой достижений – одним словом, начальная школа.

Олежка плакал, когда получал четверки, стал ужасно обидчивым (или, просто, это раньше было не так заметно?), нервным; от ужаса перед опросом или четверкой начинал заикаться и почти трястись, но вне уроков оставался холеным, чистеньким барчуком, которого не портила даже мышачья серая форма.

Таська и Оля обзавелись новыми подругами. Ходили друг к другу в гости, пока родители были на работе, играли у Оли в парадном в жмурки между первым и вторым этажами: пролезали сквозь прутья перил, прыгали через ступеньки, вжимались в стены, залезали на подоконник на площадке между лестничными пролетами, ползали на четвереньках – всё, чтобы вода не поймал! – беспощадно отрывали на фартуках карманы и крылья, набивали шишки и синяки, хохотали от восторга, выдавая себя.

Их стало пятеро: Тася, Оля, Валя, Лера и Люся.

Валя

Высокая, словно кто специально вытянул, с лебединой шеей, смешливая, зеленоглазая. Её русые волосы были острижены в одну длину до плеч, а на глаза наезжала челка, с которой пыталась безуспешно бороться мама Вали, прося в парикмахерской обрезать её покороче, но Валя, обрастая, упиралась, уклонялась от стрижки, старательно поддерживая длину так, «чтобы челка глаза закрывала».

Валины предки – бабки, дедки – были казаки. Все как на подбор рослые и породистые люди. Жили крепко и долго: один дед помер на девяносто втором году, запарившись в бане, а другой в девяносто погиб. Ехал пьяненький на лошади в начале зимы, ворочался откуда-то под вечер, упал, да и, пробив тонкий ещё лёд, утонул. В общем нелепо погиб дед Василий Силыч. Его жена, Валина бабка, тогда-то и переехала жить к детям в город.

Приходили девчонки в Вале в гости и видели румяное, словно кукольное, личико бабули, так не вязавшееся с её статной крепкой фигурой. Бабушка повязывала светлый платочек, и казалось, что на голове у неё был игривый капорок, а не платок, до того сияющей и светящейся становилась её мордашка. Повязывала она, значит, платочек и шла по инстанциям. Ох, и любила она «общественную жистю». Она и в деревне была такой же – активистка, правдоискательница, едва терпевшая обязанности домашнего хозяйства. И дед, Василий Силыч, всегда расстраивался от того, что жена его «кабы не советска власть, ни к чему не годна была». А так – всё же общественница. Грамотки получает, на собраниях митингует – навроде есть и у неё занятие; и народ то ли боится, а то ли уважает – не разберёшь.

Тут в городе освоилась она довольно быстро – и прямым ходом пошла выбивать утюги – холодильники, дополнительные метры и спокойных соседей. Весь подъезд держала в страхе – и в тайне гордилась собой.

Вот и сына допилила, поставила на крыло – в институте профессором служит. И ничего, что как выпьет, поёт за столом дурным голосом частушки, зато и жена у него вона какая, кудри навитые, сама из себя видная и тоже преподает. И условия жизни у них хорошие: квартира большая, светлая – вот и сидит бабуля, прихлёбывает за столом чай из блюдца и закусывает конфеткой, жмурясь от удовольствия.

Конец ознакомительного фрагмента.