Уйти по воде

Федорова Нина Николаевна

Было сложно понять – в самом ли деле все так поменялось или только так кажется? И здесь ее снова настигал туман.

Когда-то давно она раз и навсегда уяснила, что думать самой – нельзя. Есть или влияние ангелов, или влияние бесов, сам человек ничего придумать не может и либо слушает Святых Отцов (мнение которых является мнением Церкви), либо попадает под влияние дьявола. Если начинаешь думать и анализировать сам, то не заметишь, как впадешь в прелесть, а за ней и в ересь, потому что гордыня сильна в каждом человеке, и ее нужно смирять. «Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу», – так писал авва Дорофей в «Поучении о том, что не должно полагаться на свой разум». «Видел ли ты падшего, – знай, что он последовал самому себе».

Но в последнее время даже в храме стало появляться больше книг, в которых призывали именно думать, рассуждать самостоятельно, задумываться о сути веры,

а не о ее форме Из этих новых книг Катя узнала, например, что любимое ею «тайноядение» – это монашеских грех вкушения еды не на общей трапезе, а загадочное «мшелоимство» – греховная страсть к приобретению ненужных вещей Раньше всевозможные поверья и обычаи шли от приходских знакомых, которые, в свою очередь, откуда-то их узнавали: держать собаку в доме грех, а если квартира освященная, то из-за собаки освящение само собой снимается. День рождения праздновать грешно, надо отмечать день Ангела, а детей надо называть только по святцам, даже если имя тебе не нравится. На усекновение главы Иоанна Предтечи нельзя есть ничего круглого, то есть похожего на голову. Нельзя уходить из храма, не приложившись к кресту, – тогда посещение храма и причастие «не засчитывается», а если кого-то после причастия поцеловать, то благодать заберешь Но теперь оказалось, что это – суеверия, и получалось, что почти все, что раньше структурировало жизнь, вдруг стало неважным или неправильным, и Катя терялась, не могла даже самой себе ответить теперь, в чем же суть ее веры – в том ли только, чтобы ходить раз в неделю на литургию, вычитывать утреннее и вечернее правило и постоянно рассказывать на исповеди о том, как она грешна и уныла? Она боялась думать, но не думать уже не могла, процесс шел уже помимо ее воли: все более зыбкими становились ее четкие убеждения, все сильнее размывались границы Туман был во всем – эта нечеткость, неясность границ сбивала с толку. Никто не говорил – как, никто не давал ясных указаний, черное и белое смешалось в серый, самый невнятный цвет, цвет тумана, цвет пустоты

«Non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere» («Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать»), – почему-то повторяла она шепотом под бодрый снежный хруст, пока быстрым шагом шла от храма к метро. И эта латинская фраза, раздробленная шагами на отрывистые, четкие слоги, звучала, как молитва: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас».

Sed intelligere.

Вот что стало теперь ее молитвой

IV

Осенью, в начале третьего курса, она встретила Олега в метро.

Он промелькнул в толпе, пошел к эскалатору, Катя задохнулась, побежала за ним, не успев подумать даже – зачем, собственно, его догонять?

Он, как всегда, шел быстро, практически летел, она побежала быстрее, подвернула ногу, хрустнул и отлетел каблук, она упала прямо в толпе, так что ее пнул кто-то из торопливо бегущих – случайно, конечно, но все равно больно и грубо. Она сидела, как контуженная, оглушенная унизительностью своего положения, потом какая-то женщина ее подняла и даже отряхнула, вглядываясь тревожно ей в лицо и что-то спрашивая.

Домой она вернулась, волоча подвернутую ногу: оказалось, что заработала растяжение связок. Мама перебинтовала ей щиколотку эластичным бинтом, уложила на диван, подсунув под спину подушки, принесла в комнату чай и даже сгоняла Илью в магазин за шоколадным пирожным – «в утешение болящей».

Катя пила чай и ела пирожное, полная мрачной торжественной решимости.

В последнее время она сама себя не узнавала Липкий туман, окутавший ее жизнь, сгущался все сильнее, заполняя душу острой мутной тоской, от которой не было спасения, – тоска все чаще прорывалась слезами, тихими одинокими ночными истериками, которые, однако, не приносили облегчения Конечно, она знала, что быть счастливой все равно не получится – когда ты счастлив, это дурной знак, значит, Бог отвернулся, раз не посылает скорбей «Счастья на земле захотели? – всегда издевательски спрашивал в проповедях отец Митрофан. – Его вам никто не обещал!» Счастья она и не хотела, она просто хотела хоть немного унять эту больную, истеричную тоску, но тоска не унималась

У православных людей не бывает депрессий, Катя это твердо знала – нужно чаще исповедоваться и причащаться, но после исповеди и причастия ей становилось почему-то еще хуже, душа как будто сильнее истончалась, как будто теряла последние лоскутки кожи

Ей все время хотелось жить полнее, ярче, интереснее, хотелось разнообразить свой вечный маршрут: дом – университет – библиотека – храм Хотелось страстей, сильных чувств, впечатлений, хотелось, в сущности, всего того, что так осуждалось в православных книжках для девочек, всего, что было греховно, – быть привлекательной, нравиться,

влюбляться и влюблять в себя В конце концов, хотелось любви – настоящей, всамделишной, взрослой Девочки-однокурсницы встречались с мальчиками, гуляли, где-то бывали по выходным, а Катя сидела дома. Иногда подруги вытаскивали ее на выставку, на концерт, в театр, но Катя большую часть жизни жила затворницей, она слишком боялась «мира», даже и сейчас, когда почти к нему привыкла; к тому же в университете много задавали, поэтому она все выходные сидела дома за уроками, читала или играла с Аней и Ильей. Какие тут могли быть знакомства? Да и могли ли они быть вообще?

Завязывать серьезные отношения можно было только с православным, но православных женихов-то и не было как будто. Почти все выросшие мальчики почему-то перестали ходить в храм, да и многие выросшие девочки тоже Оставшиеся же были в основном странными Эти, как правило, нервические юноши ввергали ее в особенное уныние – перспектива выйти замуж за какого-нибудь такого болезного отрока Катю удручала. В храме, тем не менее, женились – в основном пока Митины ровесники, старше Кати на пять-семь лет, и, видя, как нарасхват идут даже самые завалящие женихи, она вздыхала Про неправославных и речи не шло – это было предательством, отречением! Одна не особо благонадежная девочка из школы вышла как раз за невера, но она вообще перестала ходить в храм и даже вроде забеременела до свадьбы; вторая, хотя и благонадежная, познакомилась с будущим мужем по Интернету, конечно, с неправославным, и это долго обсуждалось приходскими знакомыми – как же так, как же! Хотя потом он стал ходить в храм и они даже обвенчались, все равно ощущение совершившегося беззакония у Кати осталось – как можно уйти в чужой лагерь, как можно смешиваться с ними, с другими? Он ведь все равно неблагонадежный.

Во всех православных книжках для девочек и девиц писали, что главное – это твой внутренний мир, что девушка не должна стараться нравиться и привлекать к себе внимание «плетением волос» Суженый разглядит тебя и под семью покрывалами: настоящему, «правильному» суженому вся внешняя красота не важна – оставь ее для пустых, блудных девиц.

Не разглядит! – вот в чем была горькая правда Катя неожиданно поняла – девушка, пренебрегающая этим самым презренным «плетением волос», привлекает соответствующих юношей – а ей такие болезные отроки никак не нравились Бесполые существа нравятся таким же бесполым существам. Но могла ли она конкурировать здесь со светскими девушками? Она же с давних пор старательно вытравливала из себя все женское, потому что приукрашивать себя, наряжаться – это грех, так стоит ли теперь удивляться, что мальчики обращают внимание не на нее, а на других?

К тому же оказалось, что со внутренним миром у большинства светских девушек тоже все было в порядке, – в них была личность, стержень, твердость, которые Катя всегда считала гордыней Она долгие годы вытраливала из себя не только женское, но и суть свою, и личность, стараясь все время стать смиренной, послушной, благочестивой, «правильной», методично убивая в себе себя – живую, веселую, прежнюю хулиганку. Не смела никогда возражать, иметь собственное мнение, спокойно позволила бы и унизить себя, – и была уверена, что это правильно, по-христиански Она всегда думала, что это-то «благочестие» и нужно для семейной жизни (так ее учили!). Может быть, у православных мужчин это и ценилось, но тем, с которыми она сталкивалась сейчас, наплевать было и на смирение, и на скромность Им была важна личность, ее настоящая суть, которой у Кати уже не осталось – слишком глубоко она ее похоронила. Не было у нее того самого прекрасного внутреннего мира, вот в чем дело! Она имела все шансы быть правильной православной невестой, выросшей для правильного православного жениха, но именно православные женихи ее и не привлекали А как общаться с мирскими – она не знала

Мама как-то принесла книжку для молодежи – о любви и православной семье, Катя эту книжку тут же утащила к себе Батюшка-автор писал довольно бойко и интересно. Главная его мысль заключалась в том, что выйти замуж по любви невозможно. Он очень аргументированно объяснял, почему: любовь не возникает с первого взгляда, любовь надо терпеливо взращивать, поэтому замуж нужно выходить не по глупой влюбленности, а по «духовному расчету» – подбирать подходящего кандидата, с которым удобно растить любовь А еще лучше выбирать не мужа себе, а отца своим детям. Катя вспомнила сразу же Дашу и отца Маврикия («Вот будет у тебя жених, будешь его любить»), от книжки незнакомого батюшки ее передернуло так же, как тогда от слов Дашиного духовника. Духовник, батюшка – вот в чем еще была проблема православного замужества, жених не просто должен был быть православным, его обязательно должен был одобрить духовник Тех, кто выходил замуж без благословения, потом Бог наказывал: рождались дети-уроды, или муж начинал пить и изменять, или просто жизнь в браке не складывалась.