Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались». Том III

Антология

Из отличительных черт времени – и активное внимание к неподцензурной литературе, тоже открытой тогда общекультурным сознанием (отсюда у того же Буренина – интертекстуальные пересечения с высоко им ценимым Леонидом Аронзоном). А львовские хиппи, к числу которых принадлежали и Буренин, и Артур Волошин, проживали эту мировую культуру – разные её эпохи – прямо телесно, рядясь в её одежды («нередко было ношение старинных кителей, френчей, галифе», – пишет цитируемая Еленой Мордовиной Ирина Гордеева в статье «Театрализация повседневной жизни в культурном андеграунде позднего советского времени» [5] )

и воспроизводя практики разных эпох в ролевых играх и исторических реконструкциях, стремясь говорить их языками. В стихи это не могло не проникать:

5

Гордеева И. Театрализация повседневной жизни в культурном андеграунде позднего советского периода / Daugavpils Universitate, Humanitara fakultate. Kulturas studijas / Cultural Studies. Zinatnisko rakstu krajums / Scientific Papers. Vol. X. Sadzive literatura un kultura / Mundane Life in Literature and Culture. Daugavpils: Daugavpils Universitates Akademiskais apgads «Saule», 2018. – Lpp. 52–60.

Таинств заморских истёрлась резьба.

Крикнул повешенный бард у столба

позора.

И восхвалил пресвятейшего папу.

Медленно падала роза на лапу

Азора.

В пляску пустился карла малявка,

Только сгорела книжная лавка.

(Артур Волошин)

(Всё это – до катастрофизма девяностых, у которых сделались другие заботы и которых изысканный эстет Волошин, умерший в 1991-м, фактически не застал как культурную эпоху.)

Но в начале девяностых продолжались ещё, по некоторой инерции, тоска по мировой истории и большой культуре, стремление вырваться за узкие советские-русские пределы и найти эстетические опоры в других пространствах и временах. Сергей Галкин говорит любимой:

Быть тебе нищей, гречанкою,

Кормить воробьёв у Трои…

а Вячеслав Литусов ясно видит, как

за окном догорает Помпея

и Венеция плещется в дверь.

То было время бури и натиска, время интенсивного культурного формообразования, и некоторые из героев этого тома антологии активно формировали вокруг себя, как пишет Ирина Кадочникова о Максе Батурине, «среду, новый культурный контекст». У этих действовавших локально была большая потребность в том, чтобы действовать и мыслить глобально (тот же Батурин в своём Томске организовал не только «Общество левых поэтов», но и «Всемирную Ассоциацию Нового Пролетарского Искусства»). То было время культурных героев, первооткрывателей – что не только не отменяло разлитой в его воздухе катастрофичности, но стало прямым её следствием.

Александр Банников (1961–1995)

Родился

в посёлке Магинск Караидельского района Башкирии. В 1979 году поступил в Башкирский государственный педагогический институт, в котором учился до апреля 1983 года. С августа 1985 по октябрь 1986 года воевал в Афганистане. Инвалид войны. В 1987 году восстановился в институте. Участвовал во Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Северной Корее (1989). Работал сантехником, плотником, кузнецом, газосварщиком, аккумуляторщиком, обрубщиком сучьев, журналистом, библиотекарем, учителем. Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Урал», «Истоки», «Антологии современной русской поэзии Башкортостана», местной прессе и др. Выпустил книгу «Человек-перекрёсток» (Уфа: Башкирское книжное издательство, 1992). Умер в Магинске. После смерти вышла подборка стихов в журнале «Волга» (1998, № 9), книги «Пятое измерение» (Уфа: Китап, 2000) и «Афганская ночь: Очерки, стихи» (Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2003).

Против течения своей крови

* * *

Против течения своей крови я гребу —

молчу.

(Язык висит по-щеньи.)

Ломают пальцы спичку, как стрелу,

дрожа от холода и пораженья.

Против течения своей крови я гребу —

иду.

(А впереди душа, будто стена.)

С натоптанной тропиночки сбреду,

пусть говорят:

сошёл с ума.

Против течения крови…

Чтоб не сцапали,

я не иду.

Я прячусь в камышах

запретов —

знаков восклицательных.

Но всё равно – туда ушла душа.

(Наверное, надо вскрыть свои вены

и крови задать течение верное).

Перед казнью

Неустанно маятник тикает.

Звук растёт,

как растёт дыра.

В этой комнате очень тихо.

Там —

враг.

За окном бродят кошки чёрные,

воплощением мыслей чьих-то.

А по небу,

будто по коже,

кто-то болью огненной чиркает.

А когда на дверях

засов лязгает,

то в луче,

кое-как заалевшем,

будто дети,

песчинки отплясывают

безмятежно.

Безмятежно.

И мелькает в глазах его страшное.

К воспалённому

будто

окну

приник кто-то ждущий

и страждущий

и ушёл,

устав,

себе вглубь.

На ладони

Солнце мертво

пересохшим соском.

Извитые горы,

как лобные доли.

Дорога,

машина,

высокий висок —

как на ладони.

На чьей-то ладони.

В рожки магазинов

тревога упрятана,

и больше ни капли.

Ни капли не взято.

Перед глазами плавают пятна

чужого

и вязкого взгляда.

Торопит дорога:

медлить не смей!

Солнца осталось

на полперегона.

Из встречной машины —

оборванный смех,

как смех

с перерезанным горлом.

Сквозь пыльную эту метель лобовую,

сквозь мертвенный мрак

пустынных ведуний —

хранимы от бед

материнской любовью,

как на ладони.

На чьей-то ладони.

* * *

Разглядеть бы сквозь воду мутную

(взвесь часов и дней бы рассеялась),