Ужас приходит в полнолуние
Шрифт:
И я каким-то шестым чувством поняла: дед явно о чем-то догадывается. У него уже есть версия и подозреваемый. Но со мной он своими догадками делиться не хочет, исходя из каких-то своих сугубых соображений. И пытать его сейчас бесполезно: придет время (если придет!) — он сам все расскажет.
— А мотив? — спросила я.
— Мотив? Со временем и мотив проявится, — уверенно сказал дед, гася окурок в пепельнице. — Но прошу тебя, Станислава: поосторожней. Пожалуйста, прекрати на время ночные прогулки. А с родителями я завтра же поговорю.
— Поговорю! — саркастически
Внезапно дед посерьезнел. И тон его изменился, похолодел:
— Но ты, надеюсь, понимаешь, что она просто беспокоится о тебе? Два убийства за два дня, да еще в поселке, где не убивали уже лет пять, — не шутка. Ты что — неуязвима?
И тут я вспомнила. И хитро посмотрела на деда.
— Спорим, со мной ничего не случится? — спросила я.
— Сплюнь, глупая!
— Плевками делу не поможешь, — рассудительно заметила я и вытащила из свертка, засунутого в принесенный мной пакет, небольшой баллончик. Черный с серебром. Поставила его на стол перед дедом. — Это будет понадежней.
— Что это такое?
— Нервно-паралитический газ. Нажал, пшикнул — и Джек Потрошитель вырубается минимум на четверть часа! Сделано в Германии. А уж немцы, как ты знаешь, что-что, а в газах толк понимают.
— Откуда это у тебя, Станислава?
— У твоего майора украла.
Дед нахмурил брови — сейчас он явно не был расположен к веселью.
— Шучу, шучу, дед, — сменила я тон. — Ребята из Москвы в подарок привезли.
— Это мнимая безопасность, Станислава. — Дед взял баллончик и повертел в руках. Отдал его мне — с несколько брезгливой миной. — Не очень-то я верю в подобные вещи. Они создают обманчивое чувство вооруженности и вседозволенности. И, как следствие, — беспечности.
— А что же мне — с твоими сабелюками по поселку ходить? — кивнула я на стены, увешанные дедовой коллекцией.
— Ну зачем же так, Станислава? — даже слегка обиженно, как мне показалось, заметил дед.
— Или с этим? — продолжала я, указывая на поблескивающий в углу кабинета застекленный шкафчик, в котором рядком стояли охотничьи ружья. — И вообще, дед, все это бред какой-то: маньяки-садисты, отрубленные головы…
— Два убийства подряд — это не бред, а печальная закономерность, — перебил меня дед.
И попался в яму, которую сам же и вырыл.
— И закономерность такова, что даже если это обыкновенный убийца, то специализируется он не на барышнях, а на пенсионерах. Так что, дедуля… — И я брякнула перед дедом второй баллончик: — Это тебе.
— Ты с ума сошла, Станислава!
Я спрятала свой баллончик в карман халата и встала.
— Дед! Даже если я действительно сошла с ума и в ближайшее время окажусь в психушке, то я очень хочу, чтобы ты меня там навестил. Причем живой и невредимый.
И я, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета, оставив деда наедине с его фотографиями, бумагами и баллончиком. Который, надеюсь, ему никогда не пригодится.
Я поднялась к себе на второй этаж и проскользнула в комнату. Алена дрыхла как убитая. Не очень сейчас уместное, но весьма точное определение. Внезапно меня потянуло в сон. Странно — может быть, дедов кофе наоборот на меня подействовал, как снотворное? Или вообще не подействовал?.. Я уже было полезла в постель, но в этот момент меня словно кто под руку толкнул. Я на цыпочках подошла к окну, чуть отодвинула штору и посмотрела в щелку.
Окна моей комнаты выходят не на улицу, а в сад. Ближние деревья, слабо освещенные призрачным лунным светом, замерли неподвижными черными силуэтами, а за ними пространство сливалось в один непроглядно темный фон, ограниченный сверху ершистым гребешком недалекого леса. Было тихо — ни малейшего дуновения ветерка. Листва на яблонях замерла, и светлые полупрозрачные тучи на иссиня-черном небе тоже, казалось, застыли навсегда.
Я стояла и смотрела на сад, как зачарованная.
И тут внезапно налетел ветер. Я почти не слышала звуков из-за плотно закрытых окон, и поэтому для меня все происходило практически бесшумно. Сначала зашевелились самые верхушки деревьев, потом заколебались верхние ветви, за ними нижние, и вот все пришло в беззвучное и поэтому особенно таинственное ночное движение. Трава пошла волнами, ветки деревьев и кустов вытянулись в одну сторону — туда, куда дул ветер, — словно указывая на неведомую мне цель.
А потом в глубине сада, в самой сердцевине его шевелящейся, клубящейся массы еле заметно сдвинулось что-то большое и темное. Я вполне могла бы принять это за гнувшийся под порывами ветра куст, если бы не одна-единственная несуразность.
Это что-то двинулось навстречу ветру.
Я прижалась носом к стеклу, пытаясь разглядеть, что там происходило в темноте. Увы, я четко понимала: это не мог быть куст или дерево. Это было что-то живое; нечто, таившееся до поры до времени в нашем саду, теперь перемещалось под прикрытием порывов ветра.
Но толком я так ничего не разглядела. Меня отвлекло другое движение.
Сбоку, со стороны улицы, мелькнул свет фар, и мимо нашего дома медленно и беззвучно проплыл длинный горбатый силуэт милицейского патрульного джипа. Он не остановился — так, чуть сбросив скорость, проехал и скрылся из виду за углом дома. Я снова посмотрела в сад: неведомое существо неожиданно быстро поменяло направление, двинулось от дома и тут же пропало в мелькании ветвей, теней, качающихся силуэтов; растворилось в темноте ночи.
Тот, кто прятался в саду, исчез.
Все произошло в течение нескольких секунд. Но мне они показались вечностью. Я перевела дыхание. Оказывается, я даже дышать забыла. Помотав головой, я снова уставилась на сад. Ничего особенного я не увидела — обычная ветреная ночь. Я тихо задернула штору и юркнула в постель. Что же это такое было? И было ли вообще? Не померещилось ли оно мне от усталости и переживаний? Я уже ничего толком не понимала. Вполне могло померещиться после сегодняшнего славного денька. Ладно. В конце концов — дом на сигнализации, двери и окна крепко заперты. Никто сюда незамеченным не проникнет. Я повернулась на бок, натянула простынку на голову и закрыла глаза.