Ужасные невинные
Шрифт:
Глупо сидеть здесь, терять время и ничего не чувствовать.
Я прикрываю глаза, я очень хочу что-то почувствовать. Хоть что-то.
Есть!..
Сладко ноющее плечо шепчет мне: это даже хорошо, что так получилось. От одного конкурента на пути к Тинатин ты избавился, разве не этого ты хотел?
Все правильно.
Я принимаюсь осторожно обшаривать карманы Лориной куртки: где-то должны быть ключи от «Галантца». Пусть она оставила в салоне рюкзак, но уж ключи-то точно взяла с собой.
Ключи находятся, никто на них не польстился: они (и пульт центрального замка) болтаются на брелке с крошечным плюшевым кенгуру. Прежде чем уйти, прежде чем покинуть Лору, я легонько касаюсь ее еще теплой кожи
«J’embrasse Pas».
…Вот уже полчаса я стою на обочине МКАД, включив аварийные огни. Паспорта Максима Ларина, вот что меня удивило. Вернее, фотографии в паспортах. На обеих фотографиях – цветной и черно-белой – Максим Ларин похож на меня. Вот почему его лицо показалось мне смутно знакомым, виденным когда-то давно, в пыльном зеркале; конечно, сходство не убийственное и двойниками нас не назовешь; подбородок Макса чуть тверже, рот – определеннее, брови – решительнее, если бы я каждый день отстреливал по кавказцу (румыну, поляку, японскому ритуальному убийце, американскому ресторанному критику) – то со временем сходство стало бы полным. Но и сейчас утверждать, что Максим Леонидович Ларин и я – не одно и то же лицо, вряд ли кто-то решится. Еще одна приятная неожиданность: у Макса Ларина открытая шенгенская виза на год. Гы-гы, бу-га-га, нахх! Получить шенген сейчас не легче, чем пробежать стометровку с олимпийским рекордом, не легче, чем переспать с принцессой Монако, не легче, чем сделать операцию по перемене пола; сытая политкорректная Европа нас недолюбливает, провались она пропадом. За какие заслуги перед родиной и Евросоюзом получил шенген Максим Ларин – неизвестно.
Я лечу в Стокгольм, накось, выкусите, г-жа Паникаровская!
В вашем сраном журналишке я больше не появлюсь. Пускай теперь младенцев-тамагочи поучает кто-нибудь другой. Самое время начать жить по-настоящему. Самое время.
В рюкзаке Лоры звонит мобильник.
Совершенно машинально я достаю его и несколько секунд смотрю на загоревшийся дисплей.
Avgyst sweetness
Август, сладенькая, сладчайшая, ну надо же, какие нежности! Пошла ты в жопу, Август!..
У Лоры шесть не принятых звонков, четыре из них (включая только что прозвучавший) – от Август, еще один – от уже упоминавшейся Самолетовой, еще один – от г-жи Паникаровской (я знаю ее номер), в латинской интерпретации Лоры это выглядит как «Soska», вспомни дурака, он и появится, как говорит Великий Гатри. Лора пользуется большой популярностью у жителей обеих столиц, надо же! за последние сутки мне не позвонил никто. Никто не поинтересовался, куда я слился, испарился, исчез, может быть, я вообще завернул боты на просмотре южнокорейского боевика «Спрятаться негде». Никого это не волнует. Да и пошли вы все в жопу вместе с Август!.. Удзаттэ!..
Я не вернусь.
Решено.
Лорин рюкзак выглядит капитально. Кожа хорошей выделки, хоть и слегка потертая; благородная расцветка, я всегда мимолетно завидовал ее рюкзаку. Теперь у меня появилась возможность полететь с ним в Стокгольм, так почему бы ей не воспользоваться?
Да.
Почему бы не воспользоваться рюкзаком Лоры?
Почему бы не воспользоваться документами Макса?
Остается только решить, что делать с моими собственными, их немного, всего-то жалкий паспортишко, даже удостоверение сотрудника «Полного дзэна» я с собой не взял; все-таки два комплекта документов – это слишком. Лишний геморр.
Я зарываю свой паспорт тут же, у обочины, предварительно завернув его в целлофановый пакет, который нашелся в рюкзаке у Лоры (не преследуя никакой цели, на всякий случай). В тот же пакет отправляется и Лорин паспорт, и еще какие-то ее бумажки, изучать их мне влом. И Лорин телефон, и мой собственный телефон, глупо цепляться за него, если по нему и так никто не звонит. Мобильник Макса, вот что я оставляю себе, фотографии Тинатин, пусть плохого качества, пусть небрежно сделанные; фотографии Тинатин будут греть мне сердце.
Могила получается такой же неглубокой, как и та, в которой я зарыл Макса Ларина, к тому же на то, чтобы вырыть ее, и тридцати секунд не понадобилось. Я уговариваю себя запомнить место (метрах в пятнадцати высится биллборд какой-то компании по производству хлебобулочных изделий), но тут же благополучно забываю его.
Стоит мне только снова сесть в « Тойоту» и ударить по газам.
Я не вернусь. Решено.
…Август дома не одна.
Удивительно, что она вообще дома: девушки, подобные Август, предпочитают проводить вечера вне домашних стен. Я заехал к ней наугад, без задней мысли, просто потому, что в огромной Москве мне некуда податься; у меня нет здесь друзей, настолько близких, чтобы остаться на ночь. А остаться на ночь в клубе «Hangar 51-19» – удовольствие сомнительное. Даже при наличии DVD-плейера и четырех дисков, включая сагу об Освальде – счастливом кролике. Даже при наличии мертвой Лоры. Ее рюкзак я оставил в машине, от греха подальше, вдруг Август его вспомнит. А лишних вопросов мне хотелось бы избежать.
– Привет, – говорю я, как только Август открывает дверь. – А Лора еще не появлялась?
– Нет. – Август с трудом вспоминает меня. С трудом и с неохотой.
– Странно.
Я мягко оттесняю Август от двери, мне нужно просочиться в квартиру, не станет же Август выгонять из дому приятеля своей подружки.
– Действительно, странно. Я ей звонила несколько раз. Телефон не отвечает. Уже можно начать беспокоиться или лучше повременить?
– Лучше повременить. – Я достаточно убедителен в своей лжи. – Лора, она такая… Любит исчезать в самый неподходящий момент.
– Да, – голос Август полон легкой грусти. – Исчезать в самый неподходящий момент – ее кредо.
– Я ее подожду, если ты не против.
– Конечно.
Август возвращается в зал с бонсаями, кальянами и венесуэльским гамаком, по ходу теряя остатки и так незначительного интереса ко мне. Я следую за ней.
За то время, что я отсутствовал, левый, ближний к окну, угол, Превратился в фотостудию: пять больших софитов, около десятка софитов поменьше, еще несколько осветительных приборов стоят прямо на полу. Стеклянной стены, выполнявшей роль окна, тоже не видно, она плотно зашторена. Август возится со светом: устанавливает фильтры, меняет углы освещения; все это – ради существа, восседающего на некоем подобии подиума.
Ярко-рыжие, с красным отливом вихры, торчащие в разные стороны, черно-белая арафатка, кольца на всех десяти пальцах; существо похоже на Лору и Август одновременно – и это ухудшенный вариант их обеих.
– Ты наконец-то снимешь меня с мундштуком, пупсик?..
– А ты можешь помолчать хотя бы минуту, Билли? Билли. Модная писательница. Я мог бы и сам догадаться.
– Я хочу, чтобы с мундштуком…
– Дался тебе этот мундштук!
– А может, мне раздеться? Писатель полностью раскрылся перед своим читателем, он безгранично ему доверяет… Как тебе такая идея, пупсик?
– По-моему, хреновая, – Август теребит себя за мочку уха.
– А по-моему, очень даже. Символично. Концептуально. Опять же – эпатажно.
– Это солидное издание, а не «Плейбой», солнце. Не стоит об этом забывать. И потом, где ты видела фотографии голых писательниц?
Билли морщит лоб и надувает губы.
– Все потому, что большинству писательниц нечего предъявить, кроме пудовых целлюлитных ляжек, растяжек на брюхе и доек пятого размера. А мне стыдится нечего, у меня с фигурой все пи-па-по.