Ужасный день
Шрифт:
– Чего нам бояться? У нас - машина. Разведем пары, в помощь якорям, и шутя отстоимся!
– самоуверенно воскликнул Чирков.
Лаврентий Иванович посмотрел на молодого человека с снисходительной улыбкой старого, бывалого человека, слушающего хвастливого ребенка.
– Вы думаете "шутя"?
– протянул он, усмехнувшись.
– Напрасно! Вы, батенька, не знаете, что это за подлый норд-вест, а я его знаю. Лет десять тому назад я стоял здесь на шкуне*... Слава богу, вовремя убрались, а то бы...
_______________
* Ш к у н а - небольшое парусное судно.
Он
– Положим, машина, а все бы лучше подобру-поздорову в море! Ну его к черту, уголь! В Нагасаки можем добрать. Эта хитрая каналья норд-вест сразу набрасывается, как бешеный. А уж как он рассвирепеет до шторма, тогда уходить поздно.
– Уж вы всегда, Лаврентий Иваныч, везде страхи видите.
– В ваши годы и я их не видал... Все, мол, трын-трава... На все наплевать, ничего не боялся... Ну, а как побывал в переделках, состарившись в море, так и вижу... Знаете ли пословицу: "Береженого и бог бережет".
– Что ж вы капитану не скажете?
– Что мне ему говорить? Он и сам должен знать, каково здесь отстаиваться в свежую погоду!
– не без раздражения ответил старый штурман.
Лаврентий Иванович, однако, скрыл, что еще вчера, как только задул норд-вест, он доложил капитану о "подлости" этого ветра и крайне осторожно выразил мнение, что лучше бы уходить отсюда. Но молодой, самолюбивый и ревнивый к власти капитан, которого еще тешили первые годы командирства и который не любил ничьих советов, пропустил, казалось, мимо ушей замечание старшего штурмана и ни слова ему не ответил.
"И без тебя, мол, знаю!" - говорило, по-видимому, самоуверенное и красивое лицо капитана.
Старый штурман вышел из капитанской каюты, несколько обиженный таким "обрывом", и за дверями каюты проворчал себе под нос:
– Молода, в Саксонии не была!
– А все-таки, Лаврентий Иваныч, вы бы доложили капитану!
– проговорил лейтенант Чирков, несколько смущенный словами старого штурмана, хотя и старавшийся скрыть это смущение в равнодушном тоне голоса.
– Что мне соваться с докладами? Он сам видит, какая здесь мерзость! с сердцем ответил Лаврентий Иванович.
В эту минуту на мостик поднялся капитан и стал оглядывать горизонт, весь покрытый зловещими черными тучами. Они, казалось, все росли и росли, охватывая все большее пространство, и, разрываясь, с поразительной быстротой поднимались по небосклону. Дождь перестал. Кругом, у берегов, прояснялось.
– Баркас еще не отвалил?
– спросил капитан вахтенного.
– Нет.
– Поднять позывные!
В спокойном обыкновенно голосе капитана едва слышна была тревожная нотка.
"Небось теперь тревожишься, а вчера и слушать меня не хотел!" подумал старший штурман, искоса взглядывая на капитана, стоявшего на другой стороне мостика.
– То-то молода, в Саксонии не была!
– прошептал Лаврентий Иванович любимую свою присказку.
– Баркас отваливает!
– крикнул сигнальщик, все время смотревший на берег в подзорную трубу.
Сильный шквалистый порыв ветра
– Прикажите разводить пары, да чтобы поскорей!
– сказал капитан.
Вахтенный офицер дернул ручку машинного телеграфа и крикнул в переговорную трубку. Из машины ответили: "Есть, разводим!"
– Отправьте угольные лодки на берег! Чтоб все было готово к съемке с якоря!
– продолжал отдавать приказания капитан повелительным, отрывистым и слегка возбужденным голосом, сохраняя на лице своем обычное выражение спокойной уверенности.
Он заходил, заложив руки в карманы своего теплого пальто, по мостику, но поминутно останавливался: то вглядывался озабоченным взором в свинцовую даль рокотавшего моря, то оборачивался назад и в бинокль следил за баркасом, который медленно подвигался вперед против встречной зыби и ветра.
– А ведь вы были правы, Лаврентий Иваныч, и я жалею, что не послушал вас и не снялся сегодня с рассветом с якоря!
– проговорил вдруг капитан громко и, казалось, нарочно громко, чтоб слышал и Чирков, и старший офицер, поспешивший вбежать на мостик, как только узнал о съемке с якоря.
Сознание в своей неправоте такого уверенного в себе и страшно самолюбивого человека, каким был этот образованный, блестящий и действительно лихой капитан, обнаруживавший не раз во время плавания и отвагу, и хладнокровие, и находчивость настоящего моряка, совсем смягчило сердце скромного Лаврентия Ивановича. И он вдруг смутился и, словно в чем-то оправдываясь и желая в то же время оправдать капитана, промолвил:
– Я, Алексей Петрович, потому позволил себе доложить, что сам испытал, каков здесь норд-вест... А в лоции ничего не говорится...
– А, кажется, собирается засвежеть не на шутку!
– продолжал капитан, понижая голос...
– Взгляните!
– прибавил он, взмахнув головой на далекие тучи.
– Штормом попахивает, Алексей Петрович... Уж мне и в ногу стреляет-с, - шутливо промолвил старый штурман.
– Ну, пока он разыграется, мы успеем выйти в море... Пусть себе там нас треплет...
Опять, словно предупреждающий вестник, пронесся порыв, и снова клипер, точно конь на привязи, дернулся на цепях...
Капитан велел спустить брам-стеньги.
– Да живее пары!
– крикнул он в машину.
Брам-стеньги были быстро спущены лихой командой клипера, и старший офицер, командовавший авралом, довольно улыбался, как они "сгорели". Скоро из трубы повалил дым. Баркас с людьми выгребал дружно и споро и приближался к клиперу. Все гребные судна были подняты.
Старый штурман все тревожнее и тревожнее посматривал на грозные тучи, облегавшие горизонт. В серьезном, несколько возбужденном лице капитана, в его походке, жестах, голосе заметно было нетерпение. Он то и дело звонил в машину и спрашивал: "Как пары?" - видимо, торопясь уходить из этой усеянной подводными камнями бухты, вдобавок еще плохо описанной в лоции.