Ужасы льдов и мрака
Шрифт:
Итак, надежда на исполнение нашей миссии оказалась лишь краткой иллюзией; больно признать, но злой рок по-прежнему преследует нас, и нам едва удалось кое-как сохранить присутствие духа… Дни становились все короче, солнце на закате пылало все ярче, погружаясь в красные тучи испарений за барьерами исчерна-синего льда; и сумерки после его исчезновения с каждым разом были все гуще… Лишь изредка мы видели чаек, залетавших на ближние к нам разводья. Коротко взмахивая крыльями, они зависали над мачтой, пристально глядели на нас и с хриплым криком стрелой мчались на юг. Улетающие птицы навевали тоску – казалось, все живые существа стремились поскорее уйти от долгого владычества мрака, предстоявшего нам… безрадостная пустыня приняла нас; безвольные на неопределенное время и расстояние, мы вступили в нее.
Юлиус Пайер
Корабельный такелаж до того обледенел, что добраться до «вороньего гнезда» стоит огромного труда и напряжения… Удивительные кристаллы обсыпают такелаж – точь-в-точь перья несказанной красоты.
Отто Криш
И даже если кто-нибудь взбирается по этим звенящим ледяным лесам и топором расчищает себе место в «вороньем гнезде» – он не видит ничего, о чем мог бы сообщить товарищам. Водяной отблеск растаял. Льдам нет конца. Когда Вайпрехт приказывает убрать паруса, а затем и снять стеньги, они осознают, что на этот год проиграли. Но, может быть, чудо все-таки случится. Может быть, полярные сияния, которые они наблюдают в небе с первых недель сентября, предвещают грядущее освобождение. Когда над их одиночеством пробегает первая волна света, вначале изумрудно-зеленая, а потом в великолепных переливах всех цветов радуги, Марола с молитвой падает на колени. Мадонна им поможет. Но Вайпрехт говорит, что уповать надо не на чудеса, а на него.
Именно северное сияние прежде всего наполняет новичка в тех краях изумлением – неразгаданная загадка, которую природа огненными письменами напечатлела на звездном арктическом небе.
Как отдаленные зарницы в душной летней ночи совершенно несравнимы с яростным грозовым ненастьем, так и слабый отголосок полярных сияний в наших местах несопоставим с величественным природным спектаклем Крайнего Севера. Здесь небесный купол целиком объят пламенем; пышными снопами тысячи молний беспрестанно устремляются со всех сторон к той точке небосвода, куда указывает свободная магнитная стрелка; вокруг этой точки искрятся, мерцают, колышутся, зыблются в неистовом хаосе слепяще-белые пламена с цветною каймой; словно подгоняемые ветром, огневые волны света, пересекаясь и захлестывая друг друга, мчатся с запада на восток и с востока на запад. Без устали чередуются краски – белый, зеленый, красный, белый, зеленый, красный. Тысячи и тысячи лучей огненными пучками непрерывно летят ввысь и в бешеной гонке жаждут достигнуть точки, которая их всех притягивает, – магнитного зенита. Мнится, будто древняя легенда Священного Предания стала явью: небесные воинства вступили в битву и на глазах у обитателей земли истребили друг друга огнем и молнией. Происходит все это в глубочайшей безмолвной тишине, всякий звук молчит, сама природа словно замирает в оцепенелом восторге перед собственным своим делом.
Карл Вайпрехт
Теперь у них есть досуг – досуг пленников. Для своего освобождения они ничего сделать не могут. Так же одержимо, как сражались с ледовыми преградами, они теперь сражаются с однообразием. С временем. Шьют из парусины защитные накидки и мешки для провианта, по два, по три раза ставят на сапоги новые подметки, натягивают над палубой брезент, готовят корабль к зимовке, – полезной работы недостает, она слишком быстро подходит к концу. Матросы сооружают вокруг «Тегетхофа» постройки изо льда, сперва отхожее место, потом стены, дома, башни (!), а после, с прямо-таки яростным рвением, крепости и дворцы. Распиливают ледяные пласты и выкладывают из искристых кирпичей арки ворот и стрельчатые окна, сквозь которые будет улетать время. Хорошо, что при подвижках льда – могучие сжатия еще впереди! – эти здания и города снова и снова рушатся и тонут. Можно начать сначала, все восстановить и выстроить даже больше и краше прежнего. В многодневных тяжких трудах они прокладывают сквозь торосы улицы и дороги, выравнивают твердокаменное море, заливают водой и, привязав к войлочным сапогам полозья, катаются на коньках. Машинист Криш, смеясь, обучает матросов. Однако южане и тут быстро достигают недюжинной ловкости и проворства, так что в конце концов даже играют на коньках в шары. Вайпрехт остается серьезен. Он никогда почти не выказывал сомнений в ходе экспедиции и разочарования, вот и теперь, когда они мало-помалу обживаются в своем плену, он мало участвует в их беззаботности. Ночи напролет сидит один в наблюдательной палатке, поставленной по его распоряжению на льду, ведет метеорологические, астрономические и океанографические журналы, отмечает колебания земного магнетизма, записывает длинные столбцы цифр, вычисляет причудливый курс дрейфа, замеряет лотом морские глубины, описывает, подсчитывает, проясняет взаимосвязи. Он весь внимание.
Чтобы увлекаться природой, нет нужды быть кабинетным ученым, который видит в тычинках цветка только признак его класса, в насекомом – объект для микроскопа, а в горе – камень, однако, с другой стороны, нет и нужды быть сентиментальным энтузиастом, который приходит в восторг от мерцания звезд и в банальном своем восхищении перед величественной молнией, может статься, знать не знает об извечных законах, каким подчинено в природе всё и вся. В изучении загадок, которыми окружает нас природа, наиболее полно выражается стремление мыслящего человека к прогрессу. Когда Ньютон из простого наблюдения вывел непреложные законы, составляющие основу движения небесных тел, всей небесной механики и существования Земли, на которой мы живем, он не только выработал формулы, но подтолкнул вперед все мыслящее человечество, подняв его в собственных глазах и показав, на что способен человеческий разум.
Кто вправду желает восхищаться природой, пусть наблюдает ее в крайностях. В тропиках, в полном ее расцвете и изобилии, в роскошном летнем уборе, любуясь которым очень легко проглядеть главное, и у полюсов, во всей скудости, каковая, однако ж, куда как ясно и отчетливо выявляет великолепную внутреннюю структуру. В тропиках взгляд запутывается в великом множестве деталей, сплошь вызывающих восхищение, здесь, за отсутствием оных, он обращается к внушительному целому, за отсутствием продукта – к производящим силам. Внимание, не отвлекаясь на частное, сосредоточивается на самих природных силах.
Карл Вайпрехт
Жизнь на корабле течет в тесноте и скученности, и все члены команды близко знакомятся между собой: Карлсен, в молодости отыскавший на Новой Земле зимовье великого Баренца, Клотц, побывавший на высочайших пиках, умеющий ходить по канатам и заваривать целебные настои, Пьетро Фаллезич, участвовавший в строительстве Суэцкого канала и рассказывающий невероятные истории про Египет, заядлый курильщик боцман Лузина, гармонист Марола и остальные – все они сообщают друг другу повести своей жизни, снова и снова, в разных вариантах; только у их начальников дружбы не выходит. Меж ними начинается отчуждение. Пайер горюет о потерянном времени. Ему хочется открывать новые земли и морские пути, хочется ездить на собаках по неизученным местам, ему тесно в наблюдательной палатке, он жаждет вернуться с замечательной космографической новостью, чтобы встретили его бурным ликованием. Для Вайпрехта море, где они сейчас дрейфуют, тоже достаточно неизученно и ново. Работы и без того полным-полно; сведения, которые он собирает, послужат науке, а не национальному честолюбию, жаждущему теперь любой ценой покорить и Северный полюс; но ведь Северный полюс для науки ничуть не важнее любой другой точки Крайнего Севера; обуявшая весь мир погоня за славой первооткрывателей и высокоширотными рекордами ему претит, он предпочитает воротиться домой с надежными результатами и без людских потерь, нежели с приблизительным наброском ледовой земли. Новые территории, конечно, дело хорошее. Но не ради одной только славы и не любой ценой. В этом Пайер, безусловно, с ним согласен, и все же вернуться домой без успеха, без новой земли для него позорнее смерти. Словеса, говорит Вайпрехт. Мечты Пайера целиком сосредоточены на огромных ледяных горах, что высятся средь окрестной пустыни, – эти великаны явно оторвались не от глетчеров Новой Земли, слишком они огромны для тамошнего побережья, слишком могучи, нет, эти горы принесло сюда от другой, неведомой земли, и он, Пайер, непременноее найдет.
Сухопутный начальник готовится к триумфу. Тренируется для исследовательской экспедиции. Снова и снова гоняет по льдине собачью упряжку. Собаки до того злющие и неуправляемые, что Кришу приходится смастерить им намордники из кожи и железа. Громадный ньюфаундленд Гиллис растерзал последнюю тромсёйскую кошку, единственное существо, которое они могли приласкать.
Сие обстоятельство очень опечалило команду, потому что все любили этого зверька, особенно тиролец Клотц, у которого прямо-таки слезы навернулись на глаза.
Отто Криш
Клотц, рассудительный, спокойный Александр Клотц, впадает в столь ужасную ярость, что набрасывается на собаку и как одержимый тузит ее кулаками, – приходится его оттащить. Потом он сидит подле растений, которые выращивает в матросском кубрике, неотрывно глядит на горшки с жерухой (без солнечного света стебельки у нее не зеленые, а сернисто-желтые) и разговаривает с Халлером на диалекте, понятном лишь им двоим.
Когда сделано все необходимое, все, что они на себя возложили, когда они сидят в кубрике – одни с книгой или с дневником, другие, неграмотные, просто так, с пустыми руками, – и только хронометр удостоверяет бег времени, тогда лишь крик вахтенного порой выводит их из оцепенения: Un orso!Медведь! Мгновенно стряхнув задумчивость, они, в чем были, нередко без сапог, без шуб, мчатся на палубу. Нет большей радости, чем охота. Каждому хочется выстрелить первым. Когда зверь на прицеле, нет ни печали, ни свинцово-тяжкого времени.
6 октября налетает юго-западный ветер, метель… После полудня я для моциона вышел на палубу и, к величайшей моей радости, увидал по левому борту белого медведя, сей же час я сообщил в кубрик: «Медведь рядом!» – все мигом устремились на ют и поспешно расхватали ружья; медведь шел мимо борта, на прежнем расстоянии, временами поднимаясь на задние лапы и принюхиваясь в сторону корабля, все изготовились стрелять и притаились за бортовой стенкой, но медведь зашел за торос и там остановился, незримый для нас, мы ждали, когда он выйдет из-за льдины, однако тщетно, терпение наше было напряжено до предела, я взобрался на бизань-мачту, чтобы высмотреть медведя, и увидал, что оный начекается уйти, я предупредил остальных, и было решено двинуться в погоню; по льду мы направились к медведю, а поскольку из-за тороса он нас не видел, сумели подойти поближе, первым выстрелил г-н Пайер и попал разрывною пулей в спину, так что медведь упал, но продолжал еще ползти вперед; поскольку же ему оставалось недалеко до полыньи за кормой, по нем сделали еще шесть выстрелов, и он, касаясь мордой края полыньи, испустил дух… Восемь человек с большим трудом втащили его на борт; когда тушу свежевали, в желудке не нашли даже малой частицы пищи, кишки тоже были дряблые и пустые, бедняга, как видно, очень давно голодал.