Ужасы перистальтики
Шрифт:
Он прошел на кухню и залпом выпил весь заготовленный впрок запас лекарственного пойла – что-то около трех четвертей литра. Не подействовало... Странно, но не подействовало ни капельки.
«Выжить!.. Как же мне теперь выжить?!» – с тоской думал он.
Этот подлец-писатель опять испортил ему настроение!..
21
«Они заинтересовались моим резюме! Они очень заинтересовались мной!» – твердил он про себя, тщательно и стараясь ни в коем случае не порезаться, выбривая лицо.
«Мужчина, порезавшийся при бритье выглядит омерзительно...» – где-то вычитал он однажды и хотя так ни капельки и не понял, что же в этом такого особенно омерзительного, но порезов стал тщательно беречься. Особенно в такой день!..
«В такой день!» Он уже хлебнул пойла, подействовало. Но как-то не очень надолго и ему бы хотелось хлебнуть сейчас еще, но он опасался надуваться перед ответственным делом... И без того он вчера слишком плотно поужинал: все сидела занозой мысль про витамины... Неизвестно, как там с витаминами, но живот, кажется, до сих пор, раздут, как барабан... «Ох, не к добру все это, не к добру!»
«Не Бонапарт! Не Бонапарт! – чувствовал он, глядя на себя в зеркало. – А надо, чтобы Бонапарт! Ну-ка, взбодриться!.. Сейчас он задаст им Ватерлоо!.. Подожди, какое Ватерлоо?! Его же там разбили!.. Нет-нет, не Ватерлоо... Не Ватерлоо... Не опоздать бы!.. Спокойней! Сосредоточенней! Ты же так порежешься, мальчик!..»
Пойла бы трехлитровую банку и врача с его разглагольствованиями в постоянный эскорт! Замелькацкий усмехнулся... Вот теперь, кажется, опять Наполеон Бонапарт! С возвращением, Ваше императорское величество!.. Сейчас он повяжет волшебный галстук и задаст им жару... Пушки уже заряжены и готовы к пальбе!..
«Стой, какие пушки?!.. Нет, об этом лучше не думать!.. Провокативные ассоциации...»
Он добрился, непрерывно подмигивая самому себе и над самим собой подтрунивая. Сам того не осознавая, этим своим игривым подмигиванием самому себе он вытравил то напряжение, которое уже было скапливалось в нем. Облачился в приготовленный наряд и вышел из дома. Пошел по улице... Опять эта дорога до метро. Черт возьми!.. Она приобретала для него слишком большое значение. Он уже не мог относиться к ней, как к просто дороге до метро, то есть проскакивать ее, думая о чем угодно, но только не о том, что важно, как он ее пройдет.
«Если симптомы атак не появятся сейчас, особенно в самом преддверии метро, то есть шанс, что они вообще не появятся». «Нельзя было об этом думать!» – пронеслось вдруг истерическое соображение в его голове. Но тут же он усмехнулся – причем усмехнулся не про себя, а по-настоящему, и смело подумал: «Да ведь с этим уже покончено!.. Не зря же вчера был у врача. Все объяснено и прекращено. Если по-прежнему нервничать, то к чему же был вчерашний день? А если был он не зря, то стоит ли бояться какой-то мысли?»
Это уже был Наполеон Бонапарт – умный, хладнокровный и великий.
Все же он ужаснулся на мгновение, ожидая, что наказание за смелые мысли последует. Но атаки не возникали... Никакого намека на них не было и он продолжил веселиться и подтрунивать. Все же, при всей его смелости, он не рисковал быть серьезным Наполеоном Бонапартом. Он чувствовал, что его Наполеон Бонапарт – лихой и игривый парень.
С радостью отмечая, что дорога и вход в метро прошли нормально, он вскочил на эскалатор. Полдела уже, можно сказать, было сделано. Он поправил галстук...
Здесь он, пожалуй, сделал одну ошибку – продолжил усмехаться (теперь уже про себя) и подтрунивать. И продолжал делать это все время, что находился в метро. Уже когда он вышел из метро и шел к зданию, где находился офис Н., он тоже продолжал это делать, но здесь уже гораздо меньше, потому что, собственно, от станции метро до здания было всего несколько десятков шагов, а когда он их прошел, ему стало не до подтруниваний во-первых потому, что в этом большом здании ему надо было найти офис Н., а это требовало усилий и концентрации внимания, а во вторых потому, что шутить и веселиться над самим собой он уже устал и больше не испытывал прежнего куража. Вдобавок, когда он вошел в офис Н., то обнаружил, что пришел слишком заранее – у него уже вошло в привычку, учитывая некоторые особенности, выходить загодя, но сегодня в этом не было смысла.
Там у них был просторный, очень хорошо отделанный и изящно обставленный холл перед ресепшн, – секретарь, позвонив куда-то по внутреннему телефону, попросила его подождать. Замелькацкий опустился на диванчик. Он был синим, очень похожим по стилю на тот, на котором он недавно сидел в ожидании аудиенции у Сергея Васильевича. Только перед здешним не было столика с журналами и отвлечь себя было нечем.
Замелькацкий уставился на картину, висевшую на противоположной стене.
Секретарь о чем-то разговаривала по телефону – он сидел достаточно далеко от нее и ему было неслышно, о чем, – время от времени она бросала на него короткие взгляды. Время шло.
Он попытался оживить в себе веселые мысли о Наполеоне Бонапарте – как-никак вот-вот ему предстоят самые важные минуты сегодняшнего дня, это ему удалось, он приосанился, приободрился, посмотрел на заветный галстук, но время шло, секретарь вполголоса болтала с кем-то по телефону, а его все никак не вызывали. Он чувствовал, что лихое возбуждение его окончательно перегорает.
«Но все же!.. Но все же... Им очень понравилось мое резюме!» – пытался настроиться он. – «Сейчас надо не ударить в грязь лицом, произвести положительное впечатление и дело в шляпе!»
В холл из коридора вошла какая-то девушка, – как оказалось, второй секретарь, села рядом с первой за длинный ресепшн. Та, тем временем, закончила телефонный разговор, встала и вышла. Новая девушка не обращала на Замелькацкого никакого внимания. Он достал из кармана часики с разбитым стеклом – время, назначенное ему уже прошло. Сколько придется так сидеть?.. Может, тот, к кому он пришел, уже забыл про него?!..
Все это не нравилось Замелькацкому. Он рассчитывал на быстрое, триумфальное собеседование, а вовсе не на сидение на диване в ожидании неизвестно чего. То есть, конечно, известно чего...