Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)
Шрифт:
Месяцы потогонных занятий в танцевальной студии и спортзале полицейского управления привели мое плечо в норму. Я всегда справлялась с физическими нагрузками, которые давала жизнь. А вот голова по-прежнему беспокоит. Если бы мне только удалось выкинуть из своих снов образ того бедного ребенка — несчастной Кармелиты…
Парни из команды от всей души приветствовали мое возвращение на службу. Меня больше не считали назойливой персоной, которая получила работу из политических соображений и для поддержания необходимого имиджа управления полиции.
Лейтенант Фред Залута, также раненный во время штурма триста второй квартиры, стал моим защитником. Он настаивает, что
Командир группы лейтенант Брофи и двое других ее участников — Паркс и Чаннинг — относятся ко мне нормально, но мы не общаемся. Вообще после этой истории мы стали по-настоящему сплоченной командой, хотя принято считать, что эмоциональная вовлеченность опасна. Думаю, мы с Залутой напрашиваемся на неприятности, но я уже не могу представить свою жизнь без чудесных вечеров с его семьей и охотно рискну ради этого.
Когда начались сны о штурме триста второй квартиры, я спросила у Залуты, не думает ли он, что я сошла с ума.
— Не-а, — протянул он. Но поскольку, говоря это, Залута не смотрел мне в глаза, я поняла, что обсуждать эту тему ему нелегко. — Мы все видим сны. Когда-то я слышал, что единственный способ полностью избавиться от кошмара — это заменить его новым кошмаром.
— Ты тоже видишь сны?
— Да, конечно. Была одна операция, в семьдесят втором. Психопат скрутил несчастной старой леди голову и сделал ею два полных оборота, пока я стоял там с разинутым ртом. Меня долго мучила мысль, что, если б я не был таким зеленым и напуганным, мог ее спасти. Хотя этот сон приходит все реже. Постепенно станет лучше, Ларкин. Вот увидишь!
Я кивнула, расстроенная видом его поникших плечей и застывшим на широком лице унылым выражением, и решила больше не затрагивать эту тему.
Два года после штурма триста второй квартиры пролетели незаметно. Я делю свое время между работой в полиции и балетом, и это здорово. Пока я не открываю замок унылой квартирки, которую снимаю в центре. (Даже полицейские и балерины расходятся по домам.) Быть может, однажды я куплю занавески или кошку…
Пресса часто называет Детройт «городом убийств», а, с моей точки зрения, его центральная часть напоминает отвратительный организм, который болезнь поражает с космической скоростью, питаясь нищетой и гневом, царящими на улицах. Не знаю, существует ли действенное лекарство. Я лишь помогаю бороться с симптомами: бандами подростков, воюющих за районы сбыта наркотиков; психами, ошалевшими от крэка и «ангельской пыли»; вспышками семейного насилия. Автоматическое оружие вроде «Узи» и пистолетов «Беретта», оснащенных 100-зарядными барабанами, — обычное дело в неблагополучных кварталах. И предпочла бы иметь дело с забаррикадировавшимися бандитами, не поделившими рынки сбыта наркоты, чем с психами. Бандиты, как правило, быстро сдаются: они ценят собственную жизнь. А придуркам все по фиг: это делает их более коварными и опасными.
Какой бы ни была причина, все штурмы похожи: хорошо поставленный танец, который вряд ли станет рутиной. Это часть моей работы. Я ее люблю и ненавижу одновременно. Испарина и дрожь, нападающие за секунду до начала атаки, напоминают ощущения за кулисами перед выходом
Когда распахивается дверь квартиры, где засел очередной псих, у меня душа уходит в пятки. Ведь неизвестно, что там. Но когда вся команда бросается внутрь, мной овладевает ледяное спокойствие. Включаются интуиция и навыки. Так или иначе, все заканчивается в считаные минуты. После операции, как и после выступления в балетном спектакле, я испытываю чрезвычайно приятное чувство физической и эмоциональной удовлетворенности, которое между собой мы называем послегорением. Именно это ощущение управляет мной и заставляет работать на пределе возможностей, временами мешает судить здраво, но заставляет сердце замирать от радости — на несколько минут.
Залута говорит, что все гоняются за послегорением в том или ином виде. Думаю, он прав.
Меня беспокоит, что иногда я испытываю странное влечение к жестокости. Насилие, увы, является неотъемлемой частью работы полиции, но мало кто осознает присущее балету насилие человека над самим собой. Балерины выглядят хрупкими, похожими на фей созданиями, но это — иллюзия. Розовые атласные балетки и темные трико обычно скрывают ступни, похожие на сырой бифштекс, и безобразные хирургические шрамы, которыми иссечены деформированные колени и лодыжки.
Лично мне раны и боль внушают ужас, и тем не менее я продолжаю нестись вперед без оглядки. Не знаю, вероятно, со мной что-то не так. Я никогда не отличалась склонностью к самокопанию, но после того, что случилось прошлой ночью, все стало иначе. Я изменилась.
Вчера вечером я приняла душ и уже складывала в шкафчик свое обмундирование, как вдруг поступил вызов. Это странно, потому что обычно имеющиеся четыре команды работают посменно. Но пришлось ехать.
Когда мы прибыли к месту происшествия, было уже темно и чертовски холодно, как бывает только зимней ночью в Детройте. Большая толпа зрителей собралась на улице напротив многоквартирного пятиэтажного дома, отвратительного на фоне черного зимнего неба, залитого светом множества огромных прожекторов. Толпа была явно возбуждена, подобно морю, волновалась за сомкнутыми рядами офицеров полиции, которые с трудом поддерживали порядок.
«Они захватили мою маму!» — кричал молодой чернокожий мужчина в тонком сером свитере, пытаясь прорваться за заградительный барьер. Пожилая женщина, выкрикнув: «Господи, помоги!» — упала в обморок, исчезнув в колышущемся море тел.
Меня поразила одна странность: никто из людей на улице не вел себя как зевака. Вместо типичных добродушных зрителей, жаждущих зрелища, здесь у каждого был какой-то личный интерес. Большинство женщин и многие мужчины рыдали и стонали, не отводя глаз от залитого светом здания.
Я поняла тогда, что будет скверно. Очень скверно…
Услышав, что лейтенант Брофи вызывает группу на инструктаж, я побрела против воли; мне не очень-то хотелось узнать, что происходит. «Боже, — подумала я, — просто дай мне сделать свое дело и убраться отсюда!» Когда я уже почти присоединилась к своей команде, толпа внезапно замерла. У меня мурашки поползли по коже оттого, что все люди застыли как зомби и стояли с бледными, перекошенными от ужаса лицами, обращенными к зданию.
Обернувшись, я испытала настоящее дежавю. Крича от ужаса, маленькая Кармелита Эспозито — дитя моих ночных кошмаров — болталась над тротуаром на высоте третьего этажа. Ее держал человек с бешеными глазами. Не было ни малейшего сомнения в том, что это ее отец, Ральф Эспозито, тот самый, которого я убила два года назад.