Уже и больные замуж повыходили
Шрифт:
Вместо ответа он поцеловал меня в висок, потом в глаз, и совсем уж нежно – в ухо.
– Что Артемка?
– Нормально, – вздохнула я.
Мне хотелось запомнить его профиль, мелкую родинку на шее, темные, коротко стриженные волосы, жесткую ткань его пальто... Вот уж точно – не могу наглядеться.– Надолго?
– Недели на две.
Мы замолчали, мысленно переживая предстоящую разлуку.
– А знаешь, – сказала я, – честно говоря, я думала, что ты меня будешь ругать.
– За что?
– За самоуправство. За то, что приехала сюда, не предупредив.
– Ну что ты...
Нет,
Мы долго целуемся, потом я тихо плачу у него на груди.
– Лучшие дни у нас впереди. Ты верь, – внушает мне Костя.
– Я верю, – хлюпаю я. – Подожди, а что за рейс?
– Рейс как рейс. Посиди минутку, я зарегистрируюсь.
Он возвращается быстро. У нас еще есть несколько минут.
– Что творится в Югославии... – Я невольно вернулась к событиям последних дней. – Неужели будет война?
– Вряд ли.
Мы помолчали.
– Как же так, – начала я. – Ведь там, в Сербии, наверняка есть люди, которые так же любят друг друга, как мы с тобой. И вдруг на них – бомбы! И вот они расстаются; он идет на войну, может быть, она его никогда не увидит больше, а может, увидит изувеченным или мертвым. Как же это так? Так любила его, а он – мертвый. За что? Ведь трагедия какая! Я, наверно, не пережила бы этого – на войну тебя проводить. Костя! Ну как же так? Может, им лучше сдаться сразу? Ну не в рабство же их обратят?! Никто же не будет сидеть в кандалах или мучиться на непосильных работах, как в древние века!
– Ага, наоборот. За предательство еще и денег дадут.
– Тридцать сребреников.
– Ну.
– Но неужели один путь – умирать? Знать, что не победишь, и – умирать?! А дети? Они-то чем виноваты?! Я вот представляю Артема под бомбами. За что? Скажи, Костя, за что?
Он очень мудрый, мой Костя. Моложе меня, а умней.
– Что лучше: где-нибудь на печке умереть или в бою за родину?! Ты что? Давай без паники. Дожидайся меня, все будет хорошо, – пассажиров 477-го пригласили на спецконтроль и посадку, – ты знаешь, я тебя сейчас поцелую, крепко, сладко, и – все. Не ходи дальше, не провожай, – вдруг строго приказал он мне. – И не оглядывайся!
Послушно иду к выходу. Вроде все удачно вышло, благополучно, а внутри – тревога...
Ждать так ждать. Я начинаю привыкать к его командировкам. Один раз в два месяца – обязательно. Он не массовый офицер – инженерный. Часто спрашиваю его: что делаешь на работе? «Гайки кручу». – И смеется.
Самое главное в разлуке – вести себя тихо-тихо. Как медведица залегает на зиму в берлогу, так и я – не живу в такие дни, а двигаюсь словно в заколдованном сне. Все вроде крутится, делается как всегда, но внутренние часы мои выключены, и настоящая жизнь начнется с его возвращением. Тогда я «просыпаюсь» и «расколдовываюсь». Я люблю твердые звездочки на его погонах, люблю казенный запах его кителя, и даже табельное оружие, приятную его тяжесть, люблю.
– Милитаристка я, да? – спрашиваю я у Кости.
Но больше всего я люблю его самого. Люблю уверенную, справедливую, умную силу, исходящую от него, которая от нашего близкого общения, наверно, что-то перестраивает и во мне.
Но теперь надо жить тихо и просто ждать.
Домой я вернулась поздно – Артем уже спал – при включенном свете. На лице его – запечатленная обида. Я немного посидела рядом – разбудить? Но он сам на мгновение открыл глаза, что-то буркнул и повернулся к стене.
И тут позвонила Анохина.
– Ну ты нашла время! – зашипела я в трубку, прикрывая дверь и вытаскивая аппарат на кухню.
Ленку я узнаю, еще не поднимая трубку, – по звонку. В таких случаях телефон посылает сигналы «стильно», экстравагантно-заносчиво, а если его долго не брать, звук становится отчужденно-светским, мол, вы мне не очень и нужны.
– Где ты пропадаешь весь вечер? – ответно зашипела мне Анохина. – Десятый раз уж звоню!
– А чего шипишь?
– Сижу в ванной. Не хочу, чтоб мать слышала.
– А-а-а... Что-то случилось?
Анохина выдержала тяжелую паузу. И бухнула:
– Я беременна.
– Как? – опешила я.
– Что же я, по-твоему, не женщина? – обиделась Ленка.И дальше на меня понесся «поток сознания». Задавая наводящие и уточняющие вопросы, я, наконец, восстановила картину случившегося.
Анохина стала убежденной мужененавистницей после неудачного опыта гражданского брака с неким Володей, работником АТС. Из-за несходства характеров, интересов, социальных устремлений они расстались. Главной же причиной разрыва стало то, что гражданский муж ни разу не выразил даже словесного желания вступить в брак с Анохиной. Но спустя некоторое время сорокалетний Володя вынужден был жениться на пэтэушнице, поскольку она ждала от него ребенка. Пока юная жена лежала на сохранении и в роддоме, Володя, путем настойчивых просьб и низкой лести, вернул расположение Анохиной. Они стали встречаться. Вскоре законная супруга родила мальчика, и семья воссоединилась. Но зато теперь беременна Ленка...
– Что делать? – горько шипела мне Анохина. – Ну, рожу я его, а жить где? Представляешь, в мои годы явиться к матери со свертком?! Ну, это ладно. А жить на что? На ее пенсию? Нищету плодить?
– Аборт – это детоубийство, – нерешительно высказала я где-то прочитанную фразу. Мысль моя неожиданно скакнула:
– А что в Югославии делается...
– Да подожди ты с политикой! – взвизгнула Ленка. – Я тебя спрашиваю: ты пойдешь завтра со мной в клинику?
– Завтра надо, да? – Я пыталась оттянуть неприятную миссию.
– Надо было вчера, – жестко сказала Анохина. – Неделю уж не сплю и не ем. Это Бог меня за блуд наказал!
– Бог ребенком не наказывает, а награждает, – назидательно заметила я.
– Издевайся, бей лежачего... Так я тебя жду завтра в девять, – прощально прошипела Анохина и повесила трубку.
Хорошо, что моя работа не требует ежедневного присутствия – в нашей проектной конторе явка два раза в неделю: вторник и пятница. Времени, когда фирма была НИИ и делала чертежи для серьезных объектов – горно-обогатительных комбинатов, например, я не застала. Зато сейчас мы набили руку на частных заказах – проектируем коттеджи, магазины и даже нестандартные ларьки.